Затем в течение дня море заметно успокоилось. К ужину снова появились те, кто страдал морской болезнью; их восковые лица выглядели усталыми.
Ночью нам предстояло обогнуть Северный мыс, самую северную оконечность Европы. Я знал, что у туристов этот участок маршрута считается сенсацией. Однако меня подобного рода сенсации не интересовали, равно как, пожалуй, и моих товарищей; после трех тяжелых штормов они мечтали как следует отоспаться, а не глазеть в темноту, в которой все равно ничего не было видно, кроме нескольких далеких огоньков маяка или прочих морских знаков.
12 марта в 19 часов, почти четыре недели спустя после нашего отплытия из Коацакоалькоса, шум судовых двигателей умолк. Мы стояли перед Мурманским портом, но войти в него из-за густого тумана не могли.
Кто-то из матросов со смехом сказал:
— Из тропиков в Арктику без единой остановки, такого у нас еще не бывало!
В каюту вошел капитан. Настроение у него было веселое и умиротворенное. После трех сильных штормов, во время которых он в основном находился на капитанском мостике, теперь наконец он мог спокойно поспать.
Под утро вновь заработали двигатели. Когда рассвело, я поднялся на палубу. Было довольно холодно. Мы стояли у причала, туман позволял различать только близкие строения, в то время как с другого борта он тянулся над черной водой плотными клубами.
Меня беспокоило, что в моих документах кое-что было не в порядке. Я носил две фамилии: писательский псевдоним Людвиг Ренн и свою настоящую фамилию — Арнольд Фит фон Гольсенау, которая в одном из моих паспортов была занесена в графу «девичья фамилия», поскольку другого места для нее не нашлось. Сейчас это не имело значения, но, когда я боролся против Гитлера в Испании, он лишил меня гражданства, и я принял гражданство Испанской республики. По недосмотру находившегося в Мексике испанского консульства в изгнании мне выдали испанский паспорт на одну фамилию, в то время как мой мексиканский загранпаспорт был оформлен на другую. По документам я был испанец, по билету же — немец. Из-за этого несоответствия в Северной Америке у меня возникали осложнения, поскольку гринго[4] старались мне навредить. Как будет воспринято это здесь? Правда, пресловутой бюрократии старой России в Советском Союзе уже не существовало, но мои документы были просто не в порядке.
В 10 часов утра на борт судна поднялись пограничники и таможенники и стали сверять списки пассажиров с нашими паспортами. То ли они просто не заметили несоответствия, то ли оказались, к счастью, не формалистами, но штемпель в паспорт мне поставили мигом. На наш багаж они не обратили внимания.
Сойти на берег, однако, мы еще не могли: во время войны город подвергался фашистским воздушным бомбардировкам с территории Норвегии и для нас сначала необходимо было подыскать жилье. Осматривать город нам тоже не хотелось, поскольку за бортом было 12 градусов мороза и мы бы просто замерзли в своем тропическом одеянии.
На следующее утро за нами пришла какая-то миловидная женщина. По-немецки она не говорила, и мне пришлось переводить.
— Добро пожаловать, — бодро сказала она. — Отныне вы гости МОПРа. — Так по-русски называлась Международная организация помощи борцам революции.
Взяв свой ручной багаж, мы отправились в расположенную неподалеку гостиницу, в которой, как мы рассчитывали, нас поселят по нескольку человек в комнате. Разве могло быть иначе в городе, так сильно пострадавшем от разрушений.
Каково же было наше удивление, когда мы пришли в гостиницу! Там было тепло, и нам дали номера с нормальными кроватями и белоснежным постельным бельем. А ведь во время штормов некоторым из моих товарищей приходилось спать в каюте по двое, молодые лежали даже на полу.
Привыкшие ко всем лишениям и насквозь промерзшие, мои товарищи теперь по-настоящему ожили. Нас принимали поистине как гостей, даже лучше, чем жен советских дипломатов, которые прибыли вместе с нами.
После обеденного отдыха мы с супругами Янка вышли из гостиницы, чтобы осмотреть город. Большие участки его были занесены снегом, под которым, по-видимому, скрывались развалины домов. Невдалеке мы увидели длинную очередь, выстроившуюся около деревянного ларька. «Наверное, после столь долгой войны люди все еще стоят в очереди за хлебом», — подумали мы. С противоположной стороны навстречу нам шла укутанная в теплую одежду женщина, в сетке она несла несколько буханок хлеба. В хлебе, стало быть, недостатка не было. За чем же стояли люди в очереди? Мы с любопытством подошли поближе к ларьку. Там продавалось мороженое. В такую холодину!
4
Презрительное прозвище североамериканцев в Мексике. —