В двадцать пять лет этого уже не понять. Это все равно что у тебя партийный значок, а ты дома жену колотишь. Вообще, джинсы — это весь человек, а не просто штаны. Я даже иногда думал: нельзя жить дольше семнадцати, ну, восемнадцати лет. Потом начинается работа, или учеба, или армия, и с человеком уже не договоришься. Во всяком случае, я таких не встречал. Не знаю, понятно ли я говорю.
В общем, тогда вот люди и напяливают джинсы, хоть они им как корове седло. А вот зато когда человек на пенсию ушел и джинсы надевает — с животиком, с подтяжками, — это опять здорово. Тут ничего не скажешь. Но я таких не встречал — одного Зарембу. Заремба был старикан что надо. Вот ему бы пошли джинсы, если б он захотел, и ни одна собака ничего бы не сказала.
— Эд хотел даже, чтобы и я остался. Говорит — не пропадем.
Но я не рассчитывал остаться, да и не мог. Эд мог, а я нет. Я и хотел, но не мог. Тогда Эд сказал: «Дома передай, что я жив-здоров — и точка». Это последнее, что я от него услышал. И я уехал домой.
Молодец, старик. Так держать! Ты парень что надо. Хвалю. Если б я составлял завещание, я бы тебя единственным наследником сделал. Должно быть, я тебя недооценивал. Как ты мне про эту берлогу внушил, это было здорово. По-честному. А вот я не совсем честно уговаривал тебя остаться. То есть вообще-то честно. Мы бы с тобой ужились. Но все-таки не совсем честно. Понимаешь, я ведь ни разу в своей жизни не был по-настоящему один. И вдруг — такой шанс! Потому я и не совсем честно тебя уговаривал. Надеюсь, ты ничего не заметил. А если заметил — забудь, старик. Когда ты уехал, у меня чудно как-то стало на душе. Сначала я подумал, совсем автоматически: завалюсь-ка спать. Самое время. А потом только до меня начало доходить: ведь теперь я могу делать что хочу. Никто уже не будет встревать. Даже руки перед едой могу не мыть, если не захочу. Наверно, поесть надо, но я уж не так вроде и голоден. В общем, первым делом я расшвырял кругом в художественном беспорядке свое барахло. Носки, конечно, на стол. Это был самый гвоздь. Потом взял микрофон, включил маг и начал одну из своих частных передач: «Дамы и господа! Старички и старушки! Праведники и грешники! Расслабьтесь! Шуганите младших сестренок и братишек в кино! Заприте предков в чуланы! Перед вами снова выступает ваш несравненный, неистощимый Эдди!»
Тут я выдал свой шлягер «Синие джинсы». Сделал я его три года назад и шлифовал от раза к разу:
Представляете, парни? Все в таком сочном звуке, на подъеме - ну, в общем, в его стиле. Говорят сейчас — вот, мол, помер. Чушь. Сэчмо [4] не так-то легко загнать в могилу, как и самый джаз. По-моему, на этот раз я сам себя переплюнул. А когда кончил, у меня было такое чувство, что я Робинзон Крузо и Сэчмо зараз. Робинзон Сэчмо. Потом я — вот тоже идиот! — развесил свои избранные произведения по стенкам. Пускай все знают: здесь живет непризнанный гений Эдгар Вибо. Ну и идиот, скажу я вам! Но я в самом деле здорово завелся. Только вот не знал, с чего начать. Собственно, я хотел перво-наперво поехать в город, прошвырнуться по Берлину — ночная жизнь и все такое. Или пойти в музей истории гугенотов. Кажется, я уже говорил, что по отцовской линии я из гугенотов. И я сильно рассчитывал, что найду в Берлине какие-нибудь следы фамилии Вибо. По-моему, я, идиот, надеялся на дворянское происхождение. Эдгар де Вибо и все такое. Но потом сообразил, что в это время вряд ли хоть один музей открыт. Да и где он, не знал.
3