А осенью, по возвращении в Ленинград, он с радостью узнал о своем переселении в спальню на первом этаже общежития. В этой комнате проживали всего шестеро учеников, и находилась она рядом с комнатой Мении! По вечерам ребята собирались в общей кухне на том же этаже, пили чай и пробовали кубинский рис или черную фасоль, которые время от времени готовила Мения. Научила она их и варить крепкий кубинский кофе, добавляя для вкуса кусочек шоколада, и проявлять находчивость в создании гардероба, так как «в магазинах ничего нельзя было купить». Под ее руководством они перекрашивали черной ваксой свои белые туфли и пришивали к их мыскам металлические пуговицы, «чтобы они выглядели как заграничные». По выходным Мения с Рудольфом бывали у Волькенштейнов, ходили в кино или навещали одну эксцентричную бабушку, с которой подружились. Заядлая балетоманка, она каждое воскресенье варила для своих юных гостей суп в крошечной комнатенке, которую делила с четырнадцатью кошками. Иногда Рудольф уговаривал Мению спеть или поучить его испанскому сленгу, который он впоследствии не забыл и использовал при каждом удобном случае. Через много лет он сказал ей про один балет: «Да это просто porqueria»[60].
К восемнадцати годам Рудольф еще не испытал ни одного серьезного романтического увлечения и не осознал своей сексуальной ориентации. Их часто видели с Менией в обнимку, случалось им и целоваваться; но связывала их, скорее, нежная симпатия и привязанность, нежели сексуальное влечение. Мения даже удивилась, когда Рудольф назвал ее однажды именем чувственной итальянской кинозвезды, которую видел в кино: «Почему ты назвал меня Джиной Лоллобриджидой?» – переспросила девушка. «Потому что у тебя фантастическая грудь», – ответил Рудольф. За лето фигура Мении оформилась, и все ребята невольно задерживали взгляд на ее теле, чего не делал Рудольф. «Тогда я впервые почувствовала, что от него исходит что-то сексуальное, – рассказывала потом кубинка. – Он часто меня целовал, но я никогда не питала к нему страсти. Мы не раз говорили друг другу “Я тебя люблю”, но физической близости с ним я не хотела, и Рудик это понимал. Он повторял мне: “Ты еще маленькая. Вот закончим школу и поженимся”. Я любила его, но за его внутреннее содержание».
А со стороны отношения Рудольфа и Мении выглядели настолько неопределенными, что толковать их можно было по-разному. И многие одноклассники терялись в догадках, что же между ними действительно происходило. Как-то раз Никита Долгушин выделил ребятам одну кровать на двоих, когда им всем пришлось заночевать на квартире у его подруги Сани, пианистки училища, бывшей на восемнадцать лет старше[61]. «Мы с Рудиком только посмеялись над этим», – рассказывала Мартинес. Они провели в общей постели всю ночь, «но отношения были абсолютно невинными. Все, о чем хотелось говорить Рудику, – это танец, танец, танец».
Неопытность в интимных отношениях отличала не только Рудольфа, но и всех российских юношей и девушек 1950-х годов, учитывая сексуальное пуританство советской жизни. Секс никогда открыто не обсуждался. Фрейд был под запретом, а половые отношения между мужчинами считались противозаконными – нарушители преследовались и рисковали получить тюремный срок. Если Рудольф и ощущал в себе какие-то гомосексуальные импульсы, то, наверняка, не сосредотачивался на них и уж тем более не распространялся об этом. Тема однополых отношений вызывала такой ужас и отвращение, что мало кто из его соучеников решался затронуть ее в разговоре. Гонимые гомофобным обществом, гомосексуалы старались держаться в тени[62]. Местом встреч для ленинградских гомосексуалов служил сквер на площади Островского[63], или «Катькин сад», отделявший Государственный театр драмы им. А. С. Пушкина («Александринку»), в конце улицы Росси, от Невского проспекта. Серджиу Стефанши вспоминал, как однажды по дороге в общежитие какой-то мужчина в парке схватил его за мошонку. («Откуда мы могли знать о таких вещах?») А как-то ночью Серджиу услышал, как ребята в спальне хвастались тем, что ходили на Екатерининскую площадь «бить гомиков», как называли гомосексуалов. «По тому, как их описывали, я считала их чудовищами!» – призналась Елена Чернышева, ставшая впоследствии балетмейстером в «Американ Балле Тиэтр».
61
Отношения между учениками и сотрудниками училища были воспрещены, так что Долгушин с Саней (Александрой Барановой) держали свою связь в секрете. Впоследствии они поженились.
62
По статье 121 советского Уголовного кодекса, утвержденной в 1934 году, за гомосексуальные половые сношения, или «мужеложество», грозило тюремное заключение сроком до пяти лет. Одобряя меры против гомосексуалов, сталинский генеральный прокурор писал, что «за два десятилетия коммунизма в СССР ни у кого не осталось причины быть гомосексуалистом, и те, кто продолжает заниматься мужеложеством, должны приравниваться к контрреволюционным элементам…» Горький назвал этот закон «триумфом пролетарского гуманизма». Статья была отменена только в 1993 году, через год после смерти Нуреева.