— Тебя послали евреи?
— Вовсе нет, ваше преподобие. Первоначальный толчок делу дал сицилийский король, а он норманн, как вам известно. Я сам был удивлен. Кроме того, нельзя было не почувствовать участия других влиятельных сил: в Дувре не спросили паспорта, словно английские власти ожидали нашего приезда. Будьте уверены, если евреи Кембриджа виновны в злодеяниях, я сам затяну петли на шеях негодяев.
Ладно. Приор принял это к сведению.
— А зачем вам понадобилась женщина-доктор? Наверняка подобная rara avis[2], если о ее прибытии станет известно, привлечет нежелательное внимание.
— Я поначалу тоже сомневался, — подтвердил Симон.
Да нет, он был ошеломлен. О том, что его будет сопровождать женщина, Симон узнал, когда Аделия со своими спутниками уже поднялась на борт отплывающего в Англию корабля. Протестовать было слишком поздно, но Симон бунтовал. Гординус Африканский, величайший из докторов и самый наивный из людей, лишь сердечно помахал в ответ на отчаянные жесты неаполитанца. А полоса воды между причалом и кормой быстро расширялась, унося ученика от учителя.
— Я сомневался, — повторил Симон. — Но оказалось, что Аделия уверенно говорит по-английски. Кроме того… — Торговец радостно улыбнулся, отчего морщины на лице стали глубже, а приор удвоил внимание — наверное, сейчас он узнает о каком-то особенном таланте лекарки. — Как сказала бы моя жена, у Господа свои цели. Значит, не зря Аделия оказалась рядом, когда вы в ней нуждались.
Жоффре медленно кивнул. На все воля Бога. Настоятель уже преклонил колени и возблагодарил Всевышнего за спасение.
— До прибытия в город, — негромко произнес Симон Неаполитанский, — я бы хотел узнать как можно больше о гибели ребенка и о пропаже двух других детей… — Еврей оборвал предложение, и оно словно повисло в воздухе.
— Дети, — тяжело вымолвил приор Жоффре после долгого молчания. — Ох, господин Симон, ко времени нашего отъезда в Кентербери исчез третий ребенок. Если бы я не принял обет совершить паломничество, то ни за что бы не покинул Кембридж — из страха, что в мое отсутствие количество пропавших возрастет. Да спасет Бог их души, но все мы боимся, что малышей постигла участь первого мальчика, Петра. Распятого.
— Евреи не распинают детей.
Однако именно иудеи распяли Сына Божьего, подумал приор. Бедный дурачок! Будучи евреем, отправился туда, где его разорвут в клочья. И врачевательницу вместе с ним.
«Проклятие, — думал приор, — я должен их спасти».
Он предупредил:
— Народ настроен против евреев. Люди боятся, что дети и дальше будут пропадать.
— А расследование? Какие доказательства вины евреев найдены?
— Обвинение было предъявлено почти сразу, — заговорил приор Жоффре, — и не без оснований…
Симон Менахем из Неаполя потому и являлся гениальным исследователем, сыщиком, посредником и шпионом — сильные мира сего использовали его во всех ипостасях, — что люди всегда видели в нем того, кем Симон казался. Никому и в голову не приходило, что нервный, невзрачный маленький человечек, который с большой охотой, даже рвением, делится информацией, способен обвести вокруг пальца. И только после заключения сделки выяснялось, что Симон достиг именно того, ради чего его послали хозяева. «Но ведь он же дурачок», — недоумевали люди.
Именно простаку, который постиг характер приора и понимал, что Жоффре чувствует себя обязанным, церковник рассказал все, что знал.
Это случилось год назад. Пятница шестой недели Великого поста. Восьмилетний Петр, мальчик из Трампингтона — деревни, расположенной к северо-западу от Кембриджа, — по просьбе матери пошел за ветками вербы, «заменявшими в Англии пальмовую ветвь».
Петр не захотел ломать дерево рядом с домом и побежал вдоль реки Кем на север, чтобы набрать веток на берегу возле монастыря Святой Радегунды. Считалось, что там растет по-настоящему чудотворная верба, которую якобы посадила сама покровительница обители.
— Можно подумать, что женщина из Германии, жившая в «темные века», поехала в Кембридж, чтобы посадить дерево, — с горечью произнес приор, прерывая рассказ. — Впрочем, эта гарпия… — так он называл приорессу монастыря Святой Радегунды, — еще и не такое может выдумать.
В тот же день несколько еврейских семейств — из числа самых богатых и влиятельных в Англии — собрались в доме Хаима Леониса, чтобы отпраздновать свадьбу его дочери. Петр мог увидеть праздничное гулянье с другого берега реки, когда бежал за вербой.
Поэтому он не стал возвращаться домой той же дорогой, которой ушел, а побежал коротким путем, через мост и огород, в еврейский квартал. Петр, видимо, захотел посмотреть на разукрашенные экипажи и лошадей в богатой сбруе, на которых к Хаиму приехали гости.