Разумеется, всё сказанное — лишь предположение, более или менее правдоподобное; оно нуждается в экспериментальной проверке.
Удовольствие и его физиологические предпосылки
а) Голод, половое влечение, мышечное движение
Удовольствие и неудовольствие — суть основные состояния человека.[5] Мы подробнее поговорим об удовольствии — основе всех положительных чувств. Удовольствие вызывается прежде всего удовлетворением органических потребностей человека — голода и полового влечения.
Голод и половое влечение — самые могучие стремления, поэтому мы с них и начали. Но чувство удовольствия вызывается удовлетворением также и других физиологических потребностей человека. Например, мышечное движение есть источник удовольствия. Оно ощущается особенно остро после принудительного обездвиживания, например, связывания (вспомним Овода в тюрьме), или даже после вынужденной неподвижности из-за сидячей работы.
Томас Мор в своей «Утопии» в числе источников удовольствия назвал еду, питьё, совокупление, мочеиспускание и опорожнение кишечника, за что подвергался упрёкам в грубости, хотя по существу был совершенно прав.
б) Физический труд
Совершенствование человеческой личности в процессе её общественного развития приводит к тому, что одной из первейших потребностей человека становится труд. А поскольку удовлетворение любой потребности есть источник удовольствия, то и сам процесс труда тоже превращается в источник радости, в источник положительных чувств. Кому случалось своими руками сделать какую-нибудь вещь — сшить ли сапоги, собрать радиоприёмник или выточить деталь на токарном станке, — тому знакомо ни с чем не сравнимое чувство радости и душевного подъёма, недоступное бездельникам.
В мировой литературе немало написано о радости труженика. Очень часто приходится слышать, что труд становится наслаждением только в том случае, если это свободный труд. Такое лишь отчасти справедливое высказывание отражает вульгарно-социалистическую установку авторов и опровергается жизнью. Богатейший опыт трудовой деятельности человека показывает, что труд может и сам по себе — безотносительно к социальным условиям его — быть источником сильнейшей душевной радости. Вот как описал М. Горький работу артели крючников, разгружавшей баржу (в автобиографической повести «Мои университеты»):
«Меня влекло на Волгу к музыке трудовой жизни; эта музыка и до сего дня приятно охмеляет сердце моё; мне хорошо памятен день, когда я впервые почувствовал героическую поэзию труда.
Под Казанью села на камень, проломив днище, большая баржа с персидским товаром; артель грузчиков взяла меня разгружать баржу.
…И тяжёлые, ленивые, мокрые люди начали „показывать работу“. Они, точно в бой, бросились на палубу и в трюмы затонувшей баржи, — с гиком, рёвом, прибаутками. Вокруг меня с лёгкостью пуховых подушек летали мешки риса, тюки изюма, кож, каракуля, бегали коренастые фигуры, ободряя друг друга воем, свистом, крепкой руганью. Трудно было поверить, что так весело, легко и споро работают те самые тяжёлые и угрюмые люди, которые только что уныло жаловались на жизнь, на дождь и холод…
Работали так, как будто изголодались о труде, как будто давно ожидали удовольствия швырять с рук на руки четырёхпудовые мешки, бегом носиться с тюками на спине. Работали играя, с весёлым увлечением детей, с той пьяной радостью делать, слаще которой только объятие женщины…
Я тоже хватал мешки, тащил, бросал, снова бежал и хватал, и казалось мне, что и сам я и всё вокруг завертелось в бурной пляске, что эти люди могут так страшно и весело работать без устатка, не щадя себя — месяца, года, что они могут, ухватясь за колокольни и минареты города, стащить его с места, куда захотят.
Я жил эту ночь в радости, не испытанной мною, душу озаряло желание прожить всю жизнь в этом полубезумном восторге делания… Обнимать и целовать хотелось этих двуногих зверей, столь умных и ловких в работе, так самозабвенно увлечённых ею… И до двух часов дня, пока не перегрузили весь товар, полуголые люди работали без отдыха, под проливным дождём и резким ветром, заставив меня благоговейно понять, какими могучими силами богата человеческая земля.»
А ведь труд был подневольный. И всё же радость мускульного напряжения, ритм работы, дружные усилия всей артели, слияние с товарищами в едином трудовом порыве, глубокое, хотя и не совсем осознанное ощущение общественной полезности своего труда — всё это вызывало у людей почти экстатическое состояние. Это было уже не просто сильное чувство радости или удовольствия, а — по принятой нами классификации — почти аффект, состояние, близкое к восторгу.