Так говорит г. Мерзляков. Нам кажется, такой перевод не просто достоин похвалы, но есть верх совершенства, есть цель, которой должны мы достигать. «Как редки подобные случаи и удачи», – продолжает г. Мерзляков. Редки, но бывали и есть: ссылаемся на немецкие переводы Фосса. Впрочем, повторяем, что в переводах с латинского, может быть по свойству сего языка, ближе подходящего к новейшим, нежели греческий, г. Мерзляков точен, близок к подлиннику, сколько позволяет принятый им размер стихов, и что стихи его сильны и звучны.
1825. Подражания и переводы из греческих и латинских стихотворцев А. Мерзлякова. – «Моск. телеграф», No 16, стр. 341-342.
Мы еще не сказали, что все сочинения Гёте передаются по-русски в прозе. Имея свои понятия о переводах вообще, мы думаем, что так и должно переводить, если переводим не с какою-нибудь особенною целью, но хотим передать писателя как предмет изучения для своих соотечественников. Но такой перевод, имея основою верность передачи подлинника, не освобождает, однако ж, от других условий переводов, и главное из них при верности соблюсти и красоты подлинника. Такое условие, кажется, выпущено из вида переводчиками Гёте; их перевод «Брата и сестры» и «Клавиго» верен, но зато лишен всякого изящества. Разве так говорят по-русски: «Я знаю, что ты улыбаешься, когда я запеваю песенку, которая тебе нравится»; или: «Где бы нашла я такого мужа, который был бы доволен, ежели бы я ему сказала: я буду вас любить, и должна была бы тотчас же прибавить»; или: Какой это поцелуй? – Поцелуй не кажущегося холодным и осторожного брата, но вечно и единственно счастливого любовника? – Не спорим, что все такие фразы можно оправдать грамматически, да ведь тут идет разговор, а мы не говорим так, как пишутся схоластические диссертации либо приказные бумаги.
1842. Сочинения Гёте, вып. 1.– «Русский вестник», No 3, отд. Ill, стр. 154.
Отзывы о русских переводчиках[3]
В. А. Жуковский
К сожалению, вздумали приложить и к немецкой литературе то, что прилагали прежде к французской: начали переделывать немцев на русские нравы или переводить их прямо. Жуковский подал пример тому и другому, когда пролетело его первое вдохновение, подарившее нас стихами: «Ручей», «К Нине», «К Филалету», «К Тургеневу», «Светлана», «Эолова арфа» и несколькими мелкими пьесами. Все остальное у него – переводы с немецкого и подражания немцам...
Когда начали говорить о русских гекзаметрах, это новое приобретение русского языка увлекло Жуковского, и опытами русского гекзаметра можно назвать его переводы из Овидия, Виргилия, Клопштока и Гебеля – но никак не более. Когда английская словесность возымела сильное влияние на Европу, Жуковский перевел прекрасную Байронову элегию – так можно назвать «Шильонского узника», – несколько баллад Саутея и В. Скотта и прелестный эпизод из сказки Т. Мура. Главнейший труд в переводах Жуковского, бесспорно, составляет «Орлеанская дева»… Спрашиваем: рассматривая все это, сделанное в течение 20 лет, чем Жуковский стоял на высшей чреде писателей русских, можете ли понять, какой огромный переворот идей произошел между тем в Европе и в самой России? Нимало. Одна мысль, одна идея занимает нашего поэта: ее берет он, без разбора, из Уланда, Шиллера, Гёте, Байрона[4], Гебеля; одинаково употребляет он гекзаметр для Овидия, Клопштока и Гебеля; угрюмую балладу равно сыскивает он у Бюргера и Саутея; он даже переделывает ее на русские нравы, и потом снова переводит ее в сходственность с подлинником («Людмила» и «Ленора»); он утешается, пересчитывая свои привычные думы, и снова повторяет их в «Отчете о луне». Как за двадцать лет не знал он национальности русской, издавая «Марьину рощу» и стараясь обрусить «Ленору», так и теперь не знает ее, пересказывая на русский лад сказку Перро «О спящей царевне»…
Переберите романсы и песни, большею частию переведенные Жуковским, – одна и та же мысль, одна и та же мечта. Их выражают: «Тоска по милом», «Мальвина», «Цветок», «Пловец», «Верность до гроба», «Голос с того света», «Утешение в слезах», «К месяцу», «Весеннее чувство», «Утешение», «Сон», «Счастие во сне», «Певец», песни: «Счастлив тот, кому забавы», «О, милый друг! теперь с тобою радость», «Отымает наши радости», «Минувших дней очарованье», «Над прозрачными водами». Самый выбор баллад не показывает ли одного и того же? «Людмила», «Алина и Альсим», «Пустынник», «Рыцарь Тогенбург», «Эльвина и Эдвин», «Алонзо», «Жалоба Цереры», «Ленора», «Кубок» – разные вариации из Бюргера, Монкрифа, Гольдсмита, Шиллера, все на одну тему – тоску любви, тихую радость, жертву любви, свидание за гробом! Затем остается у Жуковского весьма немного пьес исключительных. Заметим, что большею частию сии пьесы суть слабейшие; что и в них виден общий отзыв поэзии Жуковского: он выбирает из Байрона унылую элегию «Отымает наши радости», из Мура пьесу, где: описано стремление души от земли к небу «Пери и ангел», из Овидия гибель верной любви «Цеикс и Гальциона», из Клопштока раскаяние ангела и тоску его по небе «Аббадона». Самый выбор «Орлеанской девы», пьесы, где заключена мысль небесного вдохновения несчастной любви и отвержения земли для неба, – не подтверждает ли одной основной идеи поэта? Почему не взял он «Гяура», «Поклонников огня», «Вильгельма Телля»? Потому, что все это не родное душе его. И на том, что берет Жуковский, не отливается ли одинако унылый, грустный отблеск его поэзии, если не в духе, то в выражении?
3
См. в предыдущем разделе отзывы Полевого о переводах А. Ф. Мерзлякова (стр. 174—175, 180), С. Е. Раича (стр. 179—180), И. И. Козлова (стр. 175—179, 180—182).
4
Русские прозаические переводы поэм Байрона стали публиковаться с 1828 г. главным образом в журналах «Новости литературы» и «Вестник Европы». Большинство переводов было сделано с французского языка. Особенно много переводили А. Ф. Воейков («Осада Коринфа», «Паризина», «Мазепа», «Оскар д'Альва», «Корсар», «Тьма», «Сетование Тасса», «Гяур», «Лара») и М. Т. Каченовский («Осада Коринфа», «Джяур», «Мазепа», «Абидосская невеста»).