Выбрать главу

45. Итак, достойное (honestum), как мы его понимаем, есть нечто такое, что вне зависимости от какой-либо пользы, без надежды на какую-то выгоду или практический результат может само по себе быть по праву достойным хвалы[258]. Что же оно собой представляет, можно понять не столько с помощью определения, которым я воспользовался (хотя иной раз это и можно), сколько на основе общепринятых представлений[259] и наблюдая стремления и деяния выдающихся людей, совершающих весьма многое по той единственной причине, что это подобает делать, что это правильно, что это достойно, хотя они и понимают, что все это не сулит им никакой выгоды. Ведь люди отличаются от животных, помимо прочего, прежде всего тем, что наделены разумом, данным им природою[260], острой и могучей мыслью, способной с невероятной быстротой обдумывать одновременно многое и обладающей, если можно так выразиться, чутьем, позволяющим ей видеть и причины явлений, и их следствия, мыслить по подобию[261], соединять разъединенное, сочетать настоящее с будущим, охватывая всю систему жизненных связей и ситуаций. И тот же разум заставляет человека стремиться к людям, объединяясь с ними по природе речью и жизненным опытом, начиная с любви к близким и домочадцам, идти дальше и вступать в сообщество, сначала гражданское, а затем и вселенское[262] и, как пишет Платон Архиту, помнить, что рождается он не только для себя, но и для отечества, и для близких, и лишь весьма малая часть его достается ему самому[263].

46. И поскольку та же природа вложила в человека от рождения стремление к познанию истины (а это особенно ясно из того, что будучи свободными от повседневных забот, мы стремимся знать даже то, что происходит на небе), мы, опираясь на эти начала, любим все, что истинно, то есть верно, просто, надежно, а все пустое, ложное, лживое, такое, например, как обман, предательство, недоброжелательство, несправедливость, — ненавидим[264]. И тот же разум заключает в себе нечто мощное и величественное, побуждающее скорее повелевать, чем повиноваться, все человеческое считая не только выносимым, но даже незначительным. Он несет в себе нечто великое и возвышенное, ничего не страшась, ни перед чем не отступая, оставаясь всегда непобедимым[265].

47. За этими тремя видами достойного следует четвертый[266], связанный с первыми тремя и столь же прекрасный, заключающий в себе порядок и меру (ordo et moderatio)[267]. Обнаружив его подобие в красоте и достоинстве форм, применили это и к достоинству слов и поступков. Ибо исходя из тех трех похвальных качеств, о которых я сказал выше, достойность (honestas) отвергает безрассудность поступков и не дерзает нанести кому-либо вред ни дерзким словом, ни делом, стыдясь совершить или высказать что-нибудь, что показалось бы мало достойным мужчин[268].

XV. 48. И вот перед тобой, Торкват, полная и совершенная идея достойного, складывающаяся в своей основе из тех четырех добродетелей, которые были упомянуты и тобою. Твой Эпикур утверждает, что он вообще не знает его в том виде, в каком его хотят представить те, которые видят в достойном мерило высшего блага. Ведь он заявляет, что если они всё сводят к достойному, говоря, что наслаждение не связано с ним, то это пустые слова[269] (он именно так и говорит), и они не понимают и не видят, какой смысл должен заключаться в этом слове достойное (honestas)[270]. Ведь в обычном словоупотреблении достойным называется только то, что является славным в глазах народа[271]. Эпикур говорит, что хотя оно часто приятнее некоторых наслаждений, однако стремятся к нему ради наслаждения.

49. Разве ты не видишь, сколь велико это различие мнений? Знаменитый философ, чье учение поразило не только Грецию и Италию, но и варварские земли, говорит, что не понимает, что такое достойное, если оно не заключается в наслаждении, за исключением, пожалуй, того, что снискало одобрение толпы. Я же всегда считал это скорее позорным, а если иногда и не позорным, то только в том случае, когда толпа одобряет то, что уже само по себе правильно и достохвально. Однако же не потому нечто называется достойным, что оно восхваляется толпой, но потому, что оно таково, что даже если бы люди не знали об этом или умалчивали, оно оставалось бы достохвальным в силу собственной красоты[272]. Поэтому он, уступая природе, которой не может противиться, в другом месте говорит то же, что было сказано тобою немного раньше, а именно: невозможно жить приятно, если не жить достойно[273].

вернуться

258

[4] Ср. «Тускуланские беседы» IV 34: «Добродетель… похвальна сама по себе, вне зависимости от какой-либо пользы». Соположение понятий достойного, или нравственно-прекрасного (honestum; греч. καλόν), и полезного (utile; греч. συμφέρον) напоминает рассуждение Панэтия о двух основаниях для поступков, лежащее в основе трактата Цицерона «Об обязанностях» (см. особ. 19). Определение нравственно-прекрасного как достойного похвалы ср. в сочинении «Об обязанностях» I 14.

вернуться

259

[5] Об апелляции к критерию «общих понятий» см. II 16 и примеч. 4 к гл. V [прим. 25].

вернуться

260

[6] Представление стоиков о разумности как определяющей характеристике человеческой природы см. в SVF II 879, у Диогена Лаэрция (VII 86) и у Цицерона («О природе богов» II 16). Ср. также V 38.

Данное рассуждение (вплоть до конца § 47), включающее в себя определение особенности человеческой природы, характеристику разума и четырех добродетелей, почти буквально совпадает с одним отрывком из сочинения «Об обязанностях» (I 11—14), который принято возводить к Панэтию (Панэтий фр. 80/98 Van Straaten). Ср. также IV 17.

вернуться

261

[7] Представление стоиков о мышлении по подобию как одном из способов формирования мыслимых понятий см. в примеч. 4 к гл. X третьей книги [прим. 95 к книге III].

вернуться

262

[8] Ср. «Об обязанностях» I 12. Стоическая идея о распространении чувства близости к самому себе на родных, друзей, сограждан и все человечество, принятая также Антиохом Аскалонским, излагается в III 62 сл. и V 65. В разбираемом месте Цицерон, следуя стоикам, связывает эту идею с содержанием одной из добродетелей — справедливости (ср. также IV 17 и V 65 — об Антиохе). По мнению стоиков, чувство близости является естественной основой справедливости (SVF I 197): мы инстинктивно испытываем склонность к другим людям, однако без участия разума остаемся сконцентрированы на себе и чувство близости становится тем меньше, чем менее тесными узами связаны с нами люди; смысл справедливости состоит в том, чтобы осознать, что внимание к другим есть естественное развитие внимания к себе, и таким образом преодолеть свой эгоцентризм. См. Гиерокл у Стобея IV 671—673 и анонимный комментарий к «Теэтету» Платона (Berliner Klassikertexte / H. Diels, W. Schubart. B., 1905. № 2), с. 5—6 (= Long A. A., Sedley D. N. Op. cit. Vol. I, фр. 57 G и H).

вернуться

263

[9] Девятое письмо Платона 358a. Ту же цитату Цицерон приводит в сочинении «Об обязанностях» I 22.

вернуться

264

[10] Ср. «Об обязанностях» I 13. Речь идет о второй добродетели — мудрости. Мудрость преподносится здесь как знание двух областей философии — физики и диалектики: ср. стоическое определение диалектики как «знания об истинном, ложном и ни истинном, ни ложном» у Диогена Лаэрция VII 42, а также идею стоиков о диалектических добродетелях (см. там же, 46—47), предполагающую этические импликации диалектики, подобные тем, о которых говорит здесь Цицерон (см. также III 72 и примеч. 14 к гл. XXI третьей книги [прим. 183 к книге III]). О естественных истоках мудрости, как и других добродетелей, говорится также в пятой книге, где излагается учение Антиоха Аскалонского; особ. см. V 43.

вернуться

265

[11] Третья стоическая добродетель — мужество — раскрывается через одну из ее разновидностей — «величие души» (греч. μεγαλοψυχία). Ср. стоическое определение «величия души»: «состояние, позволяющее быть выше всего происходящего» (SVF III 264, 265, 267, 269, 270, 274, 275); о величии души как разновидности мужества см. SVF III 264, 265, 269 и т. д. Ср. такую же трактовку величия души как родовой, а не видовой добродетели в сочинении Цицерона «Об обязанностях» I 13 и 152; а также — «О пределах блага и зла» III 25 и IV 11.

вернуться

266

[12] Ср. «Об обязанностях» I 14. Здесь говорится о четвертой добродетели — сдержанности, или умеренности (σωφροσύνη). Вновь, как и в случае с мужеством, трактовка ее несколько отличается от традиционной стоической. Стоики представляли сдержанность в первую очередь как связующую нить между разумностью и практическими действиями: разумность позволяла принять верное решение, а сдержанность — довести это решение до осуществления, не поддаваясь соблазну мнимого блага (см. характеристику сдержанности — temperantia — у Цицерона в первой книге, 47; стоическое определение см. в примеч. 3 к гл. XIV первой книги [прим. 106 к книге I]). В разбираемом месте, однако, делается акцент на эстетическом аспекте этой добродетели, который в традиционном стоическом учении выражался двумя подчиненными сдержанности видовыми добродетелями — чувством такта (κοσμιότης) и порядка (εὐταξία) (см. SVF III 264, 272); таким образом, сдержанность фактически сводится к определению приличествующих мудрецу внешних правил поведения (ср. «Об обязанностях» I 14 и 93 сл.). Стоит заметить также, что здесь названа одна добродетель, вообще отсутствующая в Ранней Стое, — «чувство меры» (moderatio; греч. μετριότης). Возможно, эту добродетель ввел Панэтий (ср. Цицерон «Об обязанностях» I 14 и 141) под влиянием Платона («Государство» 560d; «Филеб» 65d; особ. ср. 64e и 65b, где так же, как и у Цицерона, подчеркивается ее связь с красотой).

вернуться

267

[13] ordo et moderatio; греч. τάζις καὶ μετριότης — ср. то же сочетание в IV 11; «Об обязанностях» (I 14); а также у Плутарха («О рождении души в “Тимее”» 1030a).

вернуться

268

[14] Ср. подобное рассуждение о связи сдержанности с другими добродетелями в трактате Цицерона «Об обязанностях» I 94.

вернуться

269

[1] vox inanis; греч. κενὸς φθόγγος (см. Эпикур «Письмо Геродоту» 37). Ср. I 61; «Академические исследования» II 140. Цицерон имеет в виду высказывание Эпикура из книги «О конечной цели», приведенное в «Тускуланских беседах» III 42: «Я часто спрашивал тех, кого называли мудрецами, какое благо останется у них, если убрать все это [т. е. телесные наслаждения] — если только они не хотят издавать пустые звуки. Мне ничего не удалось у них узнать; сколько бы ни извергали они слова о добродетелях и мудрости, они указывают лишь на путь, ведущий к наслаждению».

вернуться

270

[2] Эпикур стремился понимать и употреблять слова в их первом общепринятом значении — см. Диоген Лаэрций X 31.

вернуться

271

[3] Ср. Цицерон «Академические исследования» II 140. Нигде больше подобной эпикурейской характеристики «достойного» мы не нашли.

вернуться

272

[4] Ср. «Об обязанностях» I 14 (возможно, из Панэтия): «достойное, даже если его не прославляет никто, похвально по самой своей природе».

вернуться

273

[5] См. I 57.