55. Я помню, как в моем присутствии Публий Секстилий Руф излагал своим друзьям дело так, будто он является наследником Квинту Фадию Галлу, в завещании которого было сказано, что Галл просит его, чтобы все наследство перешло к дочери[280]. Секстилий же этот факт отрицал. И он мог безнаказанно сделать это, ибо кто был бы в состоянии его опровергнуть? Никто из нас не верил ему, было вероятнее, что лжет он, ибо заинтересован в этом, а не Галл, написавший, что просит о том, о чем он и должен был просить. А тот еще говорил, что, дав клятву, не осмеливается поступить вопреки закону Вокония[281], если только друзья его не думают иначе. Мы-то были еще юнцами, но при этом присутствовало и много весьма солидных мужей, из которых ни один не счел, что Фадии следует передать больше, чем полагается ей по закону Вокония[282]. И Секстилий сохранил за собой огромное наследство, из которого он не получил бы ни нумма, следуй он взглядам тех, кто ставит достойное и правильное выше пользы и выше всех выгод. Так неужели ты думаешь, что он с тех пор терзался в душе и потерял покой? Ничего подобного; наоборот, получив это наследство и разбогатев, он был весьма тому рад. Ведь он считал особенно важным, что деньги достались ему не только не вопреки закону, но наоборот, согласно с законом, а ведь, по-вашему, к богатству следует стремиться даже в том случае, если это сопряжено с риском, ибо деньги приносят множество самых различных наслаждений[283].
56. Стало быть, как те, кто убеждены, что достойное и правильное сами по себе служат достойной цели, должны пойти на любые опасности ради достоинства и чести, так и ваши последователи, измеряющие все удовольствием, должны идти на риск ради достижения великих наслаждений. Если дело пойдет о большом имуществе, о богатом наследстве, поскольку деньги могут дать множество наслаждений, то ваш Эпикур, если захочет следовать своему предельному благу, должен поступать так же, как поступил Сципион, когда его ждала великая слава в случае, если он заставит Ганнибала вернуться в Африку. На какие только опасности он не шел из-за этого! Ведь все свои усилия он направлял на достойную цель[284], а не на достижение наслаждения. Так и ваш мудрец, движимый некоей великой выгодой, если нужно, не без основания станет сражаться…[285]
57. Если ему удастся скрыть свой проступок, он будет рад, если же его уличат, то он с презрением отнесется ко всякому наказанию, ибо будет подготовлен к тому, чтобы презреть смерть, претерпеть изгнание и даже испытать страдание. И это страдание вы, угрожая недостойным людям возмездием, делаете невыносимым, утверждая же, что мудрецу всегда выпадает больше блага — терпимым[286].
XVIII. Но представь, что этот человек, поступающий недостойно, не только хитер, но к тому же и весьма могущественен, каким был Красс, который, однако, при этом всегда пользовался своим богатством, и каким сегодня является Помпей, которому мы должны быть благодарны и в том случае, когда он поступает справедливо, ибо он совершенно безнаказанно мог бы быть сколь угодно несправедливым. Как же много может совершаться несправедливости, которой никто не может остановить!
58. Если твой друг, умирая, попросит тебя передать наследство его дочери и нигде не напишет этого, как написал Фадий, и не скажет об этом никому, то как ты поступишь? Ну ты-то передашь, да и сам Эпикур, возможно, передал бы, как это сделал Секст Педукей, сын Секста, тот самый, который оставил нам сына, запечатлевшего в себе все его благородство и порядочность, человек образованный, самый замечательный и справедливый из всех, хотя никому не было известно, что Гай Плотий, блестящий римский всадник из Нурсии, обратился к нему с такой же просьбой — передать наследство жене, сам пришел к ней, передал ей поручение мужа и возвратил наследство, хотя она совершенно не ожидала этого. Но я хочу спросить у тебя, поскольку ты бы, конечно, поступил таким же образом, неужели ты не понимаешь, что сила природы проявляется тем полнее, если вы сами, соизмеряющие все со своей пользой и, как вы сами говорите, с наслаждением, желаете, однако, того, из чего становится ясным, что вы не стремитесь к наслаждению, а подчиняетесь нравственному долгу, и что истинная природа (recta natura) сильнее извращенного разума.
59. Карнеад говорит: “Если бы ты знал, что где-то притаилась ядовитая змея, и некто, чья смерть была бы выгодна тебе, неосторожно хотел присесть на это место, ты поступил бы недостойно, если бы не предупредил его об опасности, хотя ты мог безнаказанно сделать это, ибо кто бы изобличил тебя?”[287] Но этого более чем достаточно. Очевидно, что если источником справедливости, верности, правосудности не является природа и если все это соизмеряется только с пользой, то невозможно найти порядочного человека. Об этом достаточно подробно рассуждает Лелий в моем сочинении “О государстве”[288].
280
[2] Поскольку Вокониев закон запрещал завещать состояние женщине, Фадий решил воспользоваться распространенным способом избежать этого ограничения: он назначил фиктивного наследника и просил его передать наследство дочери.
281
[3] По-видимому, речь здесь идет об обычной клятве соблюдать законы, которую давали магистраты при вступлении в должность; эта клятва, естественно, включала и Вокониев закон.
282
[4] Вокониев закон, очевидно, позволял оставить часть состояния женщине, но с условием, чтобы эта часть не превышала той, которая переходила собственно к наследнику. Таким образом, друзья Секстилия, учитывая, что он дал клятву соблюдать этот закон, заставили его отдать дочери Фадия лишь допускаемую законом часть наследства, в то время как Фадий просил его передать дочери все наследство целиком.
283
[5] Ср. утверждение Филодема из его сочинения «О богатстве» (= фр. 42 Usener), восходящее, возможно, к одноименному сочинению Эпикура: «О богатстве говорится, что оно иногда является благом, и притом немалым». Все же Цицерон преувеличивает значение, придававшееся эпикурейцами богатству. По мнению Эпикура, наслаждение, связанное с удовлетворением естественных желаний, можно получить с помощью минимальных средств (см. I 45 и Эпикур «Письмо Менекею» 130). Возможно, Эпикур называет богатство благом, поскольку оно служит дополнительным гарантом наслаждений — богатый человек может не опасаться, что он когда-нибудь останется голоден.
284
[6] Пример специфического понимания Цицероном греческого понятия нравственно-прекрасного (τὸ καλόν). Стоики характеризовали нравственно-прекрасное как похвальное, однако рассматривали это качество как внутренне присущее ему и никак не связанное с внешней его оценкой людьми (см. восходящие к Панэтию утверждения в II 49 и «Об обязанностях» I 14). Цицерон же здесь фактически отождествляет нравственно-прекрасное со славой, т. е. с мнением людей, за что, кстати, немного раньше он сам порицал эпикурейцев (II 48—49). Это же представление выражается и в самом латинском слове, которым передается понятие нравственно-прекрасного, honestum — «достойное», букв. «почетное» (от honor — «почет»); в то время как соответствующий греческий термин καλόν обозначал прекрасное само по себе вне зависимости от какого-либо внешнего эффекта.
285
[7] В латинском тексте: sic vester sapiens, magno aliquo emolumento commotus, cum causa, si opus erit, dimicabit. Это место, по-видимому, испорчено. Во-первых, непонятно, зачем Цицерон говорит cum causa — «не без основания» — после того, как основание для этого действия уже определено словами magno aliquo emolumento commotus — «движимой некоей великой выгодой». Во-вторых, совершенно не ясна связь этой фразы с последующим рассуждением о скрытом проступке. Мадвиг предложил возможный выход: вместо cum causa читать cum amico — «с другом»; тогда и сама эта фраза приобретает смысл, и становится понятным, каким образом она вводит следующее предложение.
286
[8] Цицерон прибегает здесь к опровержению через выявление противоречий — ср. II 29 и примеч. 3 к гл. X второй книги [прим. 58].
287
[1] Очевидно, этот аргумент содержался в речи Карнеада против справедливости, о которой упоминает Лактанций («Божественные установления» V 14, 3 сл.) и на которой основана речь одного из персонажей диалога Цицерона «О государстве» Луция Фурия Фила (см. «О государстве» III 8 сл.). Судя по аналогичным аргументам Карнеада, известным нам из Лактанция (там же, V 14, 5—13), он доказывал таким образом (очевидно, возражая стоикам), что справедливость может быть несовместима с пользой и разумностью: полезным и разумным в рассматриваемом случае является только несправедливый поступок. Однако если Карнеад стремился тем самым продемонстрировать слабость справедливости, то Цицерон здесь использует этот аргумент с иной целью, опровергая с его помощью положение Эпикура о связи между добродетелью и наслаждением (которое, с точки зрения Цицерона, тождественно пользе).
288
[2] В третьей книге диалога «О государстве» Лелий отвечает на приведенные Филом аргументы Карнеада (см. предыдущее примеч.), произнося речь в защиту справедливости (33 сл.).