100. Но как я считаю заслуживающим похвалы то письмо, о котором я только что столь пространно рассуждал, хотя оно никоим образом не согласуется с сущностью его философии, так, с другой стороны, я считаю, что его завещание не согласуется не только с достоинством философа, но и с самим его учением. Ведь он писал, то достаточно пространно, то порой кратко и откровенно, в том сочинении, о котором я недавно упомянул[354]: “Смерть не имеет к нам никакого отношения; ибо то, что распалось, лишено ощущения, а то, что лишено ощущения, не имеет к нам никакого отношения вообще”[355]. Это можно было бы сказать и изящнее, и лучше, ибо его выражение: “то, что является распавшимся, лишено ощущения” — таково, что из него не вполне ясно, что именно является распавшимся?[356]
101. Однако же я понимаю, что он хочет сказать, и я спрашиваю, как же получается так, что хотя с распадом, то есть со смертью, всякое ощущение исчезает и вообще не остается ничего, что имело бы к нам хоть какое-то отношение, он столь настоятельно и с таким тщанием заботится о том, чтобы “наследники его, Аминомах и Тимократ, с согласия Гермарха, внесли достаточные средства, чтобы праздновать каждый год его день рождения в месяце Гамелионе[357], а также на устройство пира в двадцатый день каждого месяца для тех, кто занимался вместе с ним философией, с тем чтобы они могли почтить память его и Метродора”[358].
102. Я не могу сказать, что это недостойно прекрасного и гуманного человека. Но это никоим образом не достойно мудреца, а уж тем более физика, каковым он хочет быть: думать, что у каждого человека существует какой-то день рождения. Разве может повториться день, который уже был однажды? Конечно же, не может. Ну, тогда возможны подобные ему? И этого не может быть до тех пор, пока не пройдут многие тысячи лет, пока все небесные тела, совершив круг, не вернутся к исходному положению[359]. Следовательно, не существует ни у кого никакого дня рождения. — Но ведь считается, что существует? — А я, значит, этого не знал! Но пусть он существует, неужели же он должен праздноваться и после смерти? И об этом заботится в завещании тот, кто, подобно оракулу, возвестил нам, что после смерти для нас не существует ничего! Это было недостойным философа, охватившего мыслью бесчисленные миры и безграничные пространства[360], не имеющие ни края, ни какого-либо предела. Разве сделал что-нибудь подобное Демокрит? Не упоминая о других, я называю лишь его, единственного, кому он следовал.
103. Если уж нужно отмечать какой-то день, то не лучше ли отмечать не день, в который родился, а день, в который ты приобщился к мудрости? Ты скажешь: “Он не мог бы стать мудрецом, если бы не родился”. Ну, в таком случае, если бы не родилась его бабка. И вообще все это, Торкват, недостойно ученых людей — желать посмертного прославления собственного имени на пирах; впрочем, я не говорю, как вы проводите эти дни и с какими насмешками остроумцев вам придется встретиться, я не говорю (нет нужды в препирательствах); я скажу только, что было бы достойнее вам праздновать день рождения Эпикура, чем ему оговаривать в своем завещании необходимость делать это.
XXXII. 104. Но вернемся к нашей теме (ибо мы отклонились на разговор об этом послании, рассуждая о страдании) — мы вправе теперь заключить все наше рассуждение следующим образом: тот, кто испытывает величайшее несчастье, пока он его испытывает, не является счастливым. Мудрец же всегда счастлив, даже испытывая страдание; следовательно, страдание не есть наивысшее зло. Ну а что же значат следующие слова: для мудреца прошедшие блага не исчезают, а прошедшее зло не следует помнить? Ну, во-первых, в нашей ли власти выбирать, что помнить? Во всяком случае Фемистокл, которому то ли Симонид, то ли кто-то другой собирался преподать искусство памяти[361], сказал: “Я бы предпочел искусство забывать, ибо я помню то, чего не хочу помнить, и не могу забыть то, что хотел бы забыть”[362].
355
[3] «Главные мысли» II. См. также 140 и примеч. 2 к гл. XII первой книги [прим. 85 к книге I].
356
[4] Этот же аргумент в более полном виде приводит со слов Плутарха Авл Геллий (II 8, 3): «Плутарх во второй книге “О Гомере” говорит, что Эпикур строит силлогизм неполно, неправильно и неумело, и приводит слова самого Эпикура: “Смерть для нас ничто: то, что распалось, не чувствует, а то, что не чувствует, — для нас ничто”. “Эпикур опускает, — говорит Плутарх, — то, что должно служить первой посылкой: смерть есть распадение души и тела; однако затем использует в своем доказательстве это пропущенное утверждение, как будто бы оно было положено и признано в качестве посылки”». Итак, Цицерон и Плутарх в изложении Авла Геллия неудовлетворены тем, что силлогизм является неполным: Эпикур пользуется понятием «распавшегося», не оговаривая при этом, что таким образом он определяет смерть. Этот упрек едва ли можно считать состоятельным; он совершенно формален и никак не затрагивает сути доказательства. Эпикуру достаточно было бы эксплицировать подразумевающееся в его силлогизме определение смерти как «распадения души и тела», и тогда всякое основание для критики пропадает.
По-видимому, и Цицерон, и Авл Геллий передают данный аргумент, значительно его искажая и упрощая. Первоначальный и более убедительный его вариант мы находим у Александра Афродисийского в комментариях к «Топике» Аристотеля (с. 14 Wallies). Александр указывает на очевидную ошибку Эпикура, заключающуюся в том, что он в посылке использует понятие «распавшееся», в то время как в заключении силлогизма говорит о смерти, которая есть «распадение», а не «распавшееся». Если относительно «распавшегося» можно согласиться с тем, что оно «для нас ничто», то о «распадении» этого уже сказать нельзя, поскольку оно воспринимается чувствами.
357
[5] Седьмой месяц аттического календаря, соответствует второй половине января и первой половине февраля.
358
[6] Фрагмент из завещания Эпикура, которое полностью приведено у Диогена Лаэрция X 16—21.
359
[7] Цицерон имеет в виду «великий год», завершающийся в тот момент, когда все светила одновременно возвращаются к своим исходным точкам (ср. «О природе богов» II 51; «О государстве» XXII 24); продолжительность «великого года», по вычислениям древних, составляет 12954 солнечных года. Согласно представлению стоиков, по истечении «великого года» происходит мировой пожар, после которого мир возникает заново, и в этом новом мире совершенно повторяются все события каждого из прежних миров (см. SVF II 625, а также 599, 624, 626, 627).
361
[1] Об «искусстве помнить» см. V 2 и примеч. 6 к гл. I пятой книги [прим. 6 к книге V]]. По преданию, это искусство изобрел греческий поэт Симонид (см. «Об ораторе» II 351).
362
[2] Эту же историю Цицерон рассказывает также в «Академических исследованиях» (II 2) и «Об ораторе» (II 299; 351), однако нигде больше не называет имени Симонида (в «Об ораторе» II 299 говорится только о «каком-то ученом, из самых лучших знатоков»); неуверенность автора в том, что участником данной истории был именно Симонид, заметна и в разбираемом месте.