13. «Это ты говоришь великолепно, — отвечаю я, — но вот что хочу спросить: Неужели не пришлось бы тебе сделать то же самое, если бы ты говорил, что только правильное и достойное есть благо, одновременно уничтожая всякое различие между остальными вещами?» «Да, если бы я уничтожал его, — отвечал он, — но я его сохраняю».
14. «Каким же образом, — говорю я, — если одна только добродетель, одно только называемое тобой достойным, правильным, похвальным, подобающим (ведь станет понятнее, что это такое, если его определить несколькими словами, означающими одно и то же[398]), — так вот, повторяю, — если только это является благом, что же, кроме этого, останется у тебя, чему бы ты стремился следовать? Или если зло — это только отвратительное, постыдное, неподобающее, дурное, позорное, омерзительное, — чтобы и это, определив несколькими словами, сделать очевидным, чего же еще, по-твоему, помимо этого нужно будет избегать?» «Ты прекрасно знаешь, — говорит он, — о чем я буду говорить, но, как я подозреваю, ты жаждешь из моего краткого ответа получить кое-что, и я не стану отвечать тебе по отдельным пунктам, но поскольку мы сейчас располагаем свободным временем, если ты не возражаешь, я лучше изложу тебе все учение Зенона и стоиков». — «Ничуть не возражаю, наоборот, полагаю, твое объяснение принесет немалую пользу нашему исследованию».
15. «Попытаемся, — говорит он, — сделать это, хотя учение стоиков заключает в себе нечто весьма сложное и достаточно темное. Ведь если в греческом языке в свое время обозначения новых предметов представлялись непривычными и только теперь вследствие долгого употребления эта необычность стерлась, то что же, по-твоему, произойдет в латинском языке?» «Ну, это-то очень легко, — говорю я. — Ведь если Зенону, когда он встречался с каким-то необычным предметом, можно было называть его неслыханным доселе словом, почему это же нельзя делать Катону? Однако же нет необходимости передавать все слово в слово по обычаю плохих переводчиков, если существует более употребительное слово с тем же значением; а кроме того, выраженное по-гречески одним словом я обычно передаю несколькими словами, если невозможно иначе. И в то же время я полагаю, что следует разрешить нам воспользоваться греческим словом, если нет подходящего латинского: если можно говорить об эфиппиях и акратофорах[399], то почему нельзя сказать проэгмена и апопроэгмена?[400] Впрочем, в данном случае не будет ошибки, если скажем: вещи предпочтительные и вещи неприемлемые».
16. «Благодарю за помощь, — говорит он, — и не премину воспользоваться теми латинскими словами, которые ты только что употребил. В других же случаях ты мне поможешь, если увидишь, что я нахожусь в затруднении». «Непременно так и сделаю, — отвечаю я. — Но “судьба помогает храбрым”[401], и потому, пожалуйста, попытайся. Можем ли мы совершить что-нибудь более величественное?»
V. «Так вот, — говорит он, — те философы, чье учение я принимаю, полагают, что живое существо с самого момента своего рождения (а именно отсюда следует начинать) ладит само с собой, заботится о самосохранении, лелеет свое состояние (status) и все, что способствует его сохранению и, с другой стороны, препятствует уничтожению и всему тому, что, как представляется, несет ему гибель[402]. То, что дело обстоит именно так, они доказывают тем, что младенцы, еще не испытав, что такое наслаждение или страдание[403], стремятся к тому, что поддерживает их состояние (status), и отвергают противоположное, чего бы не происходило, если бы они не любили свое состояние и не страшились бы гибели. Ведь если бы они не ощущали самих себя[404] и не любили бы себя в силу этого, они не стремились бы ни к чему. Отсюда мы должны понять, что начало (principium) выводится из любви к самому себе.
17. Большинство стоиков полагают, что наслаждение не следует считать одним из естественных первоначал. Я полностью согласен с ними, ибо в противном случае, если мы решим, что природа отнесла наслаждение к тем вещам, к которым живые существа стремятся прежде всего, за этим последует много отвратительного. Для доказательства того, почему мы выбираем то, что является первыми требованиями природы, представляется достаточным, что нет никого, кто, имея возможность выбора, не предпочел бы обладать всеми ладными и здоровыми частями тела, а не изуродованными и искалеченными (при равной возможности пользоваться ими)[405]. Акты же познания, которые мы должны назвать пониманиями или постижениями, или, если эти названия не нравятся либо непонятны, каталепсиями (κατάληψις)[406], мы считаем приемлемыми (asciscendae)[407] самими по себе, потому что они несут в себе нечто, как бы заключающее и объемлющее истину[408]. Это можно понять на примере детей, которые радуются, если им удастся своим разумом дойти до чего-нибудь, хотя бы это и не имело для них никакой важности[409].
398
[2] Цицерон обыгрывает здесь привычку стоиков определять благо с помощью длинного ряда понятий (подобный ряд приводит Диоген Лаэрций VII 98—99; ср. также ряд понятий, посредством которого стоики доказывают свой тезис «только прекрасное есть благо», у Цицерона в III 27—28). Однако если у стоиков каждое из этих понятий указывало на особую характеристику блага, то Цицерон в рассматриваемом месте хочет представить все прилагательные как синонимы, обозначающие одно и то же.
399
[3] Греческие слова, употреблявшиеся в латинском языке. Эфиппий (лат. ephippium, греч. ἐφίππιον) — чепрак, попона (Цезарь «Записки о галльской войне» IV 2, 5; Варрон «Сельское хозяйство» II 7, 15; «Менипповы сатиры» фр. 97); акратофор (лат. acratoforos или -on, греч. ἀκρατοφόρος или -ον) — сосуд для чистого (не смешанного с водой) вина (Варрон «Сельское хозяйство» I 8, 5; «О жизни римского народа» фр. 58).
401
[5] См. Теренций «Формион» ст. 203; Цицерон «Тускуланские беседы» II 11 (где это изречение названо древней поговоркой).
402
[1] Катон рассуждает здесь о естественном первом побуждении живого существа. Ср. Диоген Лаэрций VII 85: «Они [стоики] утверждают, что первое побуждение живого существа направлено на самосохранение, поскольку природа с самого начала делает его близким самому себе. Так говорит Хрисипп в первой книге “О конечных целях”. По его словам, первое близкое всякому живому существу — это его собственное состояние и сознание этого состояния». С учения о естественном первом побуждении, раскрывавшего «природную» основу принципов этики, стоики обычно начинали изложение своей этической теории — это видно из порядка изложения стоической этики у Диогена Лаэрция и у Гиерокла в его «Основах этики» (см. примеч. 3 [прим. 24]), а также из перечисления разделов этики у Диогена Лаэрция (VII 84), где первым назван раздел «О побуждении».
403
[2] По мнению стоиков, наслаждение не относится к объектам первого побуждения, а является последствием (ἐπιγέννημα) достижения этих объектов и, таким образом, возникает
404
[3] «Ощущение себя» (sensus sui; греч. ἑαυτοῦ συναίσθησις, ἑαυτοῦ αἰσθάνεσθαι, ἑαυτοῦ ἀντίληψις) — оригинальное стоическое понятие, не встречающееся в предшествующей философии. Этим понятием, которое подробно описано в «Основах этики» Мерокла (col. 1, 30 — 6, 24, см. комментированное изд. Гиерокла:
405
[4] В стоических текстах подобный аргумент не встречается (для доказательства своей теории первого побуждения стоики использовали иной аргумент, который Цицерон приводит в V 28). В то же время содержащееся здесь противопоставление, с одной стороны, красоты и здоровья частей тела и, с другой стороны, их полезности напоминает идеи Антиоха Аскалонского. Антиох выводил высшее благо непосредственно из первого побуждения и полагал его в совершенстве всех частей человеческой природы, в том числе и тела; поэтому он специально останавливался на естественном стремлении человека обладать красивыми и здоровыми частями тела (см. V 35 и 46). Доказывая, что совершенство частей тела является самодостаточной конечной целью, Антиох подчеркивал, что оно вызывает побуждение само по себе, независимо от пользы, которую оно могло бы принести (V 46): если бы мы стремились к этому совершенству ради пользы, то его следовало бы считать не конечной целью, а средством достижения некоей другой более важной цели.
406
[5] «Постижение» (κατάληψις) — результат акта восприятия, складывающегося из двух ступеней: «впечатления» и «согласия». По мнению стоиков, воспринимая некий объект, человек сначала получает «впечатление» (φαντασία) от него — его отпечаток в душе (SVF I 58; Секст Эмпирик «Против ученых» VII 288). Некоторые из этих «впечатлений» могут исходить от несуществующих объектов или же отражать объекты не такими, какие они есть; однако есть такие «впечатления», которые исходят от действительно существующего и не искажают объекты восприятия — стоики называли их «постигающими впечатлениями» (καταληπτικαὶ φαντασίαι): см. Секст Эмпирик «Против ученых» VII 152, 248, 252, 426; Диоген Лаэрций VII 46 и 50. Второй ступенью является акт «согласия» (συγκάταθεσις), представляющий собой активную реакцию разума, оценивающего «впечатление» и решающего, следует ли его признавать. В том случае, когда разум дает «согласие» на «постигающее впечатление», происходит «постижение» объекта (ср. определение «постижения» как «согласия на постигающие впечатления» в SVF II 70).
407
[6] «Приемлемыми» вещами (здесь — asciscendae, в других местах употребляются слова assumendae, sumendae, eligendae) Цицерон вслед за стоиками именует вещи, соответствующие природе, то есть объекты естественного побуждения. Стоики отличают их от «желанной» (expetendum) вещи — блага (см. III 21). О «постижении» как вещи «приемлемой», или соответствующей природе, см. SVF III 141 (= Стобей II 82).
408
[7] Цицерон допускает здесь неточность. Согласно стоикам, «постижение» (или, вернее, «постигающее впечатление») обязательно является истинным и служит критерием истины (см. Секст Эмпирик «Против ученых» VII 151), однако относится к принципиально иному уровню познания, нежели истина: «постижение» представляет собой единичный акт восприятия, доступный любому человеку, в то время как истина есть совершенная система знания (ср. отождествление истины с «разумом» — логосом в SVF II 913 (= Стобей I 79) и определение истины как «знания обо всем истинном» в передаче Секста Эмпирика VII 38), и обладать ей может лишь мудрец; другими словами, «постижение» принадлежит к миру вещей, соответствующих природе, а истина — к благу.
409
[8] Слова о разуме младенцев выглядят весьма странными, если учесть, что, согласно стоикам, разум формируется только к седьмому (SVF II 83) или четырнадцатому (SVF II 835) году жизни.