XXII. 73. Не без основания такая же честь воздается физике, потому что всякий, кто намерен жить в согласии с природой, должен исходить из [знания] о мире в целом и о том, как он управляется. И никто не может иметь истинные суждения о добре и зле, не познав всего смысла (ratio) природы и жизни богов и того, согласуется или нет человеческая природа с природой мироздания[554]. И никто, не зная физики, не может увидеть, какой силой (а она очень велика) обладают все наставления древних мудрецов, повелевающие подчиняться обстоятельствам, следовать за богом, познать самого себя, ничего слишком[555]. Да и что означает природа для сохранения дружбы и соблюдения справедливости, может сказать одна лишь эта наука. И невозможно без знания природы понять, в чем состоит благочестие по отношению к богам и какая благодарность подобает им.
74. Но я чувствую, что слишком далеко отклонился в сторону от того, чего требует поставленная мною цель. Меня увлекли удивительная стройность этой науки и замечательно четкий порядок их системы. Неужели же ты (ради бессмертных богов!) не восхищаешься им? Можно ли найти в природе, стройнее и гармоничнее которой нет ничего, или среди творений рук человеческих что-нибудь столь ладное, столь стройное, столь гармоничное? Разве все последующее не согласуется с предшествующим? Разве последующее не вытекает из предыдущего? Что здесь не связано таким образом, что если изменишь хотя бы единую букву, рухнет все? Но там и нет ничего, что можно было бы изменить[556].
75. Сколь важной, сколь величественной предстает перед нами фигура мудреца! Познав разумом, что только достойное есть благо, мудрец необходимо становится счастливым[557] и обретает все те титулы, над которыми насмехаются невежды[558]. Ведь он с бо́льшим правом будет называться царем, чем Тарквиний[559], который не смог управлять ни самим собою, ни своими подданными. Он с бо́льшим правом будет назван наставником народа (а это и есть диктатор)[560], чем Сулла, который был наставником в трех смертельных пороках: роскоши, алчности и жестокости, — он вернее будет назван богачом[561], чем Красс, который, не нуждайся он в деньгах, никогда бы не решился перейти Евфрат, не имея никакой [другой] причины для войны[562]. Правильно будет сказать, что он владеет всем[563], ибо только он умеет пользоваться всем, правильно будет он назван прекрасным, ибо красота души выше красоты тела[564], правильно только он один будет назван свободным, ибо он не повинуется чьему-либо господству и не подвластен страстям[565], правильно будет назван он непобедимым, ибо даже если свяжут его тело, дух его никогда не удастся сковать[566].
76. И он не станет дожидаться какого-то момента своей жизни, чтобы только когда завершится последний день его, судить, был ли он счастлив, чему отнюдь немудро наставлял Креза один из семи мудрецов[567], ибо если бы тот был когда-нибудь [действительно] счастлив, он оставался бы счастливым вплоть до воздвигнутого Киром знаменитого костра[568]. А если это так, если никто, кроме порядочного человека (vir bonus) и всех вообще порядочных людей, не является счастливым, что заслуживает большего почитания, чем философия, или что может быть более божественным, чем добродетель?»
КНИГА IV
I. 1. Сказав это, он замолчал. А я говорю: «Поистине, Катон, ты удивительно подробно и ясно изложил материал столь обширный и сложный, поэтому либо вообще откажемся от попыток что-либо возразить тебе, либо попросим некоторое время на размышление. Ведь не так легко познать учение, столь тщательно, даже если не всегда верно (я еще не осмеливаюсь сказать это), однако же точно обоснованное и развитое». На это он говорит: «Ты так думаешь? Если я видел, что ты в тот же день в соответствии с этим новым законом отвечал обвинителю и произносил свою речь в течение трех часов[569], то неужели же я дам тебе отсрочку в этом процессе? Однако твое предстоящее дело не лучше тех, которые ты иной раз выигрываешь[570]. Поэтому берись и за эту тему, тем более что она часто разрабатывалась и другими, да и самим тобой, так что тебе не придется искать слов».
2. Тогда я говорю ему: «Честное слово, я не имею обыкновения выступать против стоиков без подготовки, не потому, чтобы я соглашался с ними во всем, но мне мешает совесть, ибо я многого не понимаю из того, что они говорят». «Согласен, — говорит он, — кое-что у них действительно темно. Однако они не нарочно говорят таким образом, но неясность присуща самому предмету»[571]. «Так почему же, — отвечаю, — когда о том же самом говорят перипатетики, у них нет ни единого слова, которого я бы не понял?» «О том ли самом? — говорит он. — Или я мало говорил о том, что стоики отличаются от перипатетиков не в словах, а всем своим учением?» «Ну что же, Катон, — говорю я, — если ты это докажешь, сможешь перетянуть меня целиком на свою сторону». «Я, между прочим, полагал, — говорит он, — что сказал вполне достаточно. А поэтому, если не возражаешь, обратимся сначала к самому вопросу; ну а если возникнет что-то другое, об этом поговорим позднее». «Наоборот, — отвечаю, — будем [рассматривать] каждый [вопрос] на своем месте по моему усмотрению (arbitratu meo)… Если только ты не возражаешь». «Как тебе угодно, — отвечает он, — хотя мой порядок был удобнее, справедливость требует уступать».
554
[1] Поскольку счастливая жизнь есть жизнь, согласная с природой (как человеческой, так и всеобщей — см. Диоген Лаэрций VII 88), обязательным условием ее является знание этой природы. Ср. Плутарх «О противоречиях стоиков» (= SVF III 68): «Нет другого возможного и более удобного способа прийти к пониманию блага и зла, к добродетелям и к счастью, нежели от всеобщей природы и устройства мира».
555
[2] Цицерон приводит здесь популярные изречения, которые приписывались древним мудрецам: «подчиняться обстоятельствам» (tempori parere; καιρῷ λατρεύειν) — Фокилиду (см. Pseudo-Phocylidea, 121, в кн.: Poetae lyrici graeci / Ed. T. Bergk. Vol. II. P. 74); «следуй за богом» (sequi deum; ἕπου θεῷ) — Пифагору (см. Сенека «О блаженной жизни» 15), «познай себя» (se noscere; γνῶθι σεαυτόν) — Фалесу (Диоген Лаэрций I 40); «ничего слишком» (nihil nimis; μηδὲν ἄγαν) — Хилону Лакедемонскому (там же, 41). Все эти афоризмы имеют мало отношения к стоической физике, однако для Цицерона эти изречения были воплощением философской мудрости вообще, вследствие чего, возможно, он и включил их в рассуждение Катона.
556
[3] Ср. Сенека «Письма» 35, 5: «Все здесь по делу, каждая черта в произведении так сплетена с другою, что невозможно что-либо изъять, не разрушив целого». Структурная целостность и единство стоической философии является результатом сознательного стремления стоиков воссоздать в своем учении постулируемое ими единство мироздания, в основе которого лежит принцип разумности всего существующего. Физика, этика и логика описывают одни и те же законы: связь посылок с заключениями в логике обусловлена теми же законами, что и причинно-следственные связи между явлениями в физике, и этим же законам подчиняется согласованная и последовательная жизнь мудреца, являющаяся основным предметом этического учения.
558
[5] Речь идет о стоических «парадоксах», которые Катон приводит ниже. Эти «парадоксы» вызывали упреки у оппонентов стоицизма, видевших в них нарушение принятого словоупотребления — см. SVF III 594, 595.
559
[6] Царствование, согласно стоикам, обязательно предполагает совершенное знание, которым может владеть только мудрец. С другой стороны, если человек владеет этим знанием, то его можно уже именовать царем независимо от того, есть ли в его распоряжении инструменты власти или нет. Ср. SVF III 618: «Мы называем плотником не того, у кого есть инструменты плотника, а того, кто владеет искусством; точно также правителем и царем — не того, кто властвует многими людьми, но того, кто владеет знанием царской власти». Ср. также объяснение этого парадокса у Диогена Лаэрция VII 122: «Мудрецы не только свободны, но и — цари, ибо царствование есть неподотчетная власть, а она существует лишь для мудрых (так пишет Хрисипп в книге “О правильности словоупотребления у Зенона”: он говорит, что правитель должен владеть знанием блага и зла, а ни один дурной человек им не владеет)». См. также SVF III 617; 619—622.
560
[7] Таким образом Цицерон, по-видимому, передает греч. ἄρχων «правитель». Этот «парадокс» стоики объясняли так же, как и предыдущий. См. SVF III 618.
561
[8] Истинным богатством, по мнению стоиков, является только добродетель, поэтому богат лишь тот, кто обладает ею. С другой стороны, обладание добродетелью всегда абсолютно, поэтому мудрец совершенно богат и ни в чем не может нуждаться. См. SVF III 589, 593—595, 598.
562
[9] Марк Лициний Красс по прозвищу «Богатый» (см. также II 57) начал войну с Парфией и погиб в ней (в 53 г.). Плутарх («Красс» 16 сл.), как и Цицерон, видит в парфянском походе Красса проявление его неумеренности.
564
[11] Формулировку этого парадокса см. в SVF III 592, 594, 597. «Прекрасным» стоики называют совершенное в тех отношениях, которые требует природа (см. Диоген Лаэрций VII 100), специфика же человеческой природы состоит в обладании разумом, поэтому истинная красота человека заключается в совершенстве его разума. Таким образом, прекрасным человеком может быть назван только человек, наделенный совершенным разумом, т. е. мудрец. Что касается объяснения, предлагаемого Катоном и основанного на иерархии душевных и телесных благ, то оно несет в себе несомненные следы платонического или перипатетического влияния (см. V 34 и 38). См. также примеч. 13 [прим. 186].
565
[12] Ср. Диоген Лаэрций VII 121, где, однако, данный «парадокс» объяснен иначе: «Только он [мудрец] свободен, а дурные люди — рабы, ибо свобода есть возможность самостоятельного действия, а рабство — его лишение». Согласно стоикам, в мире все предопределено, поэтому любое действие, цель которого — достижение какой-нибудь из безразличных вещей, может не достичь желаемого результата. Например, сколько бы человек ни стремился к здоровью, если ему суждено заболеть, он все равно заболеет. Следовательно, порочные люди, принимающие безразличное за благо и именно безразличным определяющие смысл своих поступков, лишены свободы самостоятельных действий, они совершенно зависят от судьбы, и поэтому они — рабы. Если же единственная цель поступка — реализация добродетели, то достижению этой цели ничто помешать не может. Человек всегда и независимо от обстоятельств способен быть мудрым, мужественным, справедливым и т. д. Таким образом, мудрец, мерящий свои поступки только добродетелью, обладает возможностью самостоятельно действовать, и в этом смысле он свободен. См. SVF III 356, 362, 363.
Цицерон не вполне представляет себе особый стоический смысл понятия «свобода» и толкует это слово сначала буквально — как возможность неподчинения господству, а затем в платоническом духе — как свободу от вожделений (см. также примеч. 13 [прим. 186]).
566
[13] «Парадокс» о непобедимости мудреца см. в SVF III 567; ср. Цицерон «Тускуланские беседы» III 19. Согласно стоикам, человек терпит поражение лишь тогда, когда он уступает пороку, но мудрец не подвержен пороку, следовательно, он непобедим. Объяснение Цицерона, однако, вновь отличается от стоического и вновь основано на платоническом противопоставлении души и тела (ср. примеч. 11 [прим. 184]).
Все предлагаемые Цицероном неверные объяснения «парадоксов» имеют одну общую особенность. В основе стоических «парадоксов» лежит идея безразличности всего, кроме добродетели и порока. Именно поэтому стоики могли называть мудреца, т. е. добродетельного человека, богатым и владеющим всем (поскольку он обладает единственной значимой вещью — добродетелью), свободным (ибо добродетельным поступкам невозможно воспрепятствовать, а успех всех прочих действий не имеет значения), непобедимым и т. д. Цицерон же не понимает этого специфического смысла стоических изречений и наделяет их иным, платоническим звучанием (более или менее верно Цицерон объясняет только высказывания о мудреце как царе и правителе, однако интерпретация этих «парадоксов» вполне соответствует платоническому представлению о философе-правителе).
569
[1] Согласно этому закону, изданному Помпеем в 52 г., обвинитель и защитник должны были выступать в один и тот же день, причем речь обвинителя ограничивалась двумя часами, а защитника — тремя.
570
[2] Катон хочет сказать, что Цицерон, собираясь опровергнуть стоическое учение, берется за дурное дело — его тяжба со стоиками будет подобна некоторым судебным процессам, которые Цицерон выигрывал не потому, что был прав, а только лишь благодаря своему ораторскому мастерству.