И только завыли казачки, так Турки заиграли сдачу. Турецкие солдаты стали втыкать штыки в землю и отходить в сторону. Кавалерия не стала никого рубить, а просто теснила турок к русским окопам. Напряжение в русских окопах было очень велико: многие так изнервничались, что не могли разжать руки и отпустить оружие.
Победа оказалась настолько грандиозной, что более за всю войну, турецкая армия не предпринимала ничего подобного. Начальство щедро раздавало награды солдатам и повышения в чине офицерам.
Надо сказать, что в царской армии награды и чины были плотно увязаны. Так с получением определенных наград обязаны были присвоить новый чин. В этом смысле очень глупо звучит текст песни: «корнет Оболенский надеть ордена». Дело в том, что корнет мог иметь только один орден, а вместе со вторым он получал и следующий чин поручика.
Автор этой операции, полковник Виноградов, ушел на повышение в штаб армии. Тех солдат, что грозили его стрельнуть, он не стал искать и наказывать.
Пленные
Дивизию отвели в ближний тыл, а на их место поставили свежие части. Так что хоронили убитых турок другие. По временному соглашению дали Туркам убирать своих убитых. Пленных было не меряно. Вот их охраной и занимались победители. Как потом сказывали: в плен сдалась большая часть наступавших. Конвойные команды составляли из казаков из расчета казак на сотню пленных и старший конвоя. Обычно гоняли по двести-триста человек втроем или вчетвером в более дальний тыл, где военные строители делали лагерь для пленных. Вот по мере постройки лагеря и оправляли партию за партией. Дорога была близкой: успевали за один световой день.
Как-то зашел Илья на батарею к Левченко, а там вся их станичная ватага, прям как в детские времена. Ну, слово по слову, закурили, и тут Санька Беседин и говорит:
- Тут хлопцы бают, появился у нас великий мастер рубки, не слыхал?
- Не, не слыхал. А кто таков?
- Да один младший урядник, он еще на буланом[41] коне ездит.
- Так, я его знаю! И чем же он прославился?
- А тем, что просится в конвойную команду, а как отгонит турок подальше, так шашку наголо и саксей-максей. А после у него всякие там вещицы появляются, то часы, то еще что.
- За такое дело трибунал и повешенье будет, - ответил Илья.
- Так и мы о том же, - отозвался другой приятель детства, - люди в плен сдались, воевать не хотят, в нас не стреляют. А как Турки прознают про такие дела, а мы в плен после попадем, что с нами сделают?
Станичники одобрительно загудели.
- Есть соглашение между разными государствами, мне ротный командир сказывал, там все прописано как с пленными надо обращаться. Так это и противу этого соглашения – пояснил Илья. - Пленных кормят, одевают, могут заставить работать, а после окончания войны обменивают на своих, или за выкуп.
- Ну, так мы его решили того, - подвёл черту Беседин. А если его по уставу под трибунал, то его мать пенсию за него не получит.
- А как вы это сделать решили.
- А вот гляди в панораму[42], она нашу сторону показывает и увеличивает, что твой бинокль и даже еще лучше, - отвечает Левченко.
Он приник к окулярам.
- Вот и наш красавец на буланом коне, как раз сейчас они выступать собираются, новых пленных гонют.
Илья приник к окулярам и увидел младшего урядника на буланом коне. Спутать его с кем-то еще было невозможно.
- Так счас мы пушку развернем, дадим ему отъехать метров пятьсот, и вжарим: Левченко больше одного снаряда на пристрелку не берет, талант у него такой. Двух других конвойных мы предупредили, что бы дальше от него держались, - объяснил ситуацию Сашка.
Дали отъехать. Зарядили шестидюймовку, Левченко навел, сделал шаг в сторону и приказал:
- Выстрел, - помощник дернул шнур, пушка рявкнула, - недолёт, объявил Левченко, наблюдавший за местом падения снаряда. – Заряжай!
Он подкрутил наводку:
- Выстрел! – Вот теперь в яблочко!
- Как-попал-то? – спросил Беседин.
- Аккурат под коня лег! Мало что от него останется. А теперь живо пушку на прежнее место, и ствол почистить…
Все участники дела быстро разошлись по своим частям. А батарейная прислуга занялась чисткой ствола.
Нашли от того урядника рукав рубахи и кисть руки. По этому делу было разбирательство, но никто ничего не сказал, хотя знало об этом деле человек пятьдесят. То, что станичные молчали - это понятно, но и вся батарея молчала тоже, видно и они считали, что станичники все сделали правильно.