Выбрать главу

XXIII. (1) Пойдем далее, чтобы окончить разговор о двух оставшихся ощущениях, и прежде всего о вкусе. Стоит ли перечислять [разные виды] пищи? О естественных свойствах и мастерстве приготовления которой, то ли из мяса животных, или птиц, или рыб, или пресмыкающихся, или из смеси их, подробно написано в книгах не только поваров, но и медиков и даже некоторых философов; в ней замечают то же [разнообразие], о котором я сказал, говоря о женских лицах, так что приходится колебаться, чему что предпочесть (впрочем, и с остальными чувствами может случиться подобное). Поэтому у Теренция и говорится:

Ставят стол сомнительный…[98]

т. е. когда ты колеблешься, что лучше отведать. Ежели кто-то осмеливается эту пищу бранить или уклоняться от нее, то он, по-видимому, больше хвалит смерть, чем жизнь, так что его самого, на мой взгляд, следует уморить тем постом, который он одобряет, еще и еще раз желаю ему помереть в муках от голода. (2) Но многих хвалят за бережливость, строгий образ жизни, достойную удивления умеренность. Допускаю [это], но они едва ли [отличаются] от тех древних людей, грубых, диких и почти подобных животным, которые делали [так], исходя из возможностей, и еще не знали богатств [в те времена]

…Когда скромным жилищем Трот прохладный служил, которого тень заключала Вместе весь дом – и огонь, и ларов, и скот, и владельца; В те времена, что супруга в горах устилала лесное Ложе соломой, листвой и шкурами дикого зверя. Эта жена не такая была, как ты, Цинтия, или Та, чьи блестящие взоры смутил воробей бездыханный: Эта несла свою грудь для питания рослых младенцев, Вся взлохмачена больше, чем муж, желудями рыгавший[99].

Но мало-помалу те же [люди] удалились от той дикой жизни и с каждым днем все больше радовались как бы блеску жизни, который, где бы ни наступил однажды, словно хозяин, никогда не покидал дома. (3) Однако до сих пор существуют еще многие люди, которые никогда и не уходили от той [дикой] жизни. Но скажи на милость, кто они, если не те, которые не могут жить пристойно, например гараманты[100] и многие народы южной зоны, питающиеся саранчой, и, с другой стороны, северные, о которых говорит Вергилий: „Кислое пьют молоко, смешав его с конскою кровью“[101]. А гимнософисты[102], хвалимые Ксенофонтом, и жрецы критского Юпитера, видимо, побуждены [к этому] каким-то неистовым безумием, и они как бы фанатики и, можно сказать, подобны стоикам, все делающие из-за одного пустого хвастовства. (4) Лакедемоняне же, далекие от этого тщеславия, заботились о бережливости не из-за презрения к пище, а из-за чрезмерной любви к войне. Думаю, что они поступают вдвойне глупо как потому, что отравляют себе жизнь, так и потому, что легко относятся к смерти. Но стоит ли удивляться нравам спартанцев, тех же лакедемонян, которые рождаются постыдным образом и считают воровство признаком усердия, упражняясь промеж себя в воровстве, словно в каком-то добром искусстве, а искусство красноречия изгоняя из своего государства?[103] А касательно того, что повсюду говорят о воздержании Пифагора, так это отрицали Аристотель и его ученик музыкант Аристоксен, а впоследствии Плутарх и некоторые другие[104]; подобное могли выдумать и об Эмпедокле с Орфеем. (5) Если даже они были бы воздержанными, разве следует тотчас же, совсем не раздумывая, подражать им? Что, если они это сделали, чтобы не быть кому-то в тягость? А если [им] казалось, что они мудрее других [и] что не живут по обычаю остальных? [А] что, если [они] не находили удовольствия от этой пищи? Они ведь не употребляли мяса и некоторой другой пищи. Право же, от того, что не нравится, легко воздерживаться, как некоторые, например, отвергают вино, почему и называются трезвенниками. Поэтому нужно смотреть не на то, что кто делает, а по какой причине и сколь правильно делает. Я уж обхожу молчанием, что один из них [Эмпедокл], желая считаться богом, бросился в Этну, а другого [Орфея] обвинили [подозревали] в каком-то более позорном проступке[105]. (6) Одним словом, что другие думают о пище, пусть сами смотрят. Что же до меня, то мне всегда казалось, что в высшей степени умно и справедливо говорил тот, кто желал получить журавлиную шею, чтобы продлить наслаждение от вкуса[106], если только самая длинная шея дает самое продолжительное наслаждение от еды и питья. И почему я устрашусь сказать то, что сам думаю? О если бы у человека было не пять, а пятьдесят или пятьсот чувств! Ведь если хороши те, которые имеем, почему бы нам не пожелать других таких же?

вернуться

98

Теренций. Формион, II, 345 (пер. А. В. Артюшкова).

вернуться

99

Ювенал. Сатиры, VI, 2–9 (пер. Д. С. Недовича, Ф. А. Петровского).

вернуться

100

Гараманты упоминаются Вергилием – «край гарамантов далекий» [Буколики, VIII, 44. Энеида, VI, 795].

вернуться

101

Вергилий. Георгики, III, 463.

вернуться

102

Гимнософисты – древнеиндийские аскеты, отшельники, жившие в лесах. Источником сведений о них для Валлы мог быть Августин.

вернуться

103

Авл Геллий. Аттические ночи, XI, XVIII, 17.

вернуться

104

Там же. IV, 11. Валерий Максим, VIII, 13, 3.

вернуться

105

По легенде, древнегреческий философ V в. до н. э. Эмпедокл бросился в кратер вулкана Этны, чтобы доказать свою божественную природу [Диоген Лаэртский, VIII, 2,69. Гораций. Об искусстве поэзии, 464–466]. О гибели Орфея, мифического фракийского певца, существуют разные мифы, по одному из них, он погиб от рук менад, спутниц Диониса, за то, что после смерти жены Евридики избегал женщин [Овидий. Метаморфозы, XI, 1–43].

вернуться

106

Аристотель. Никомахова этика, III, 13 [X], 1118 Ь.