С первого же момента все предстало иным. Сухощавый, сутулящийся, в полувоенном френче с накладными карманами, в пробковом шлеме и с тростью в руке, Сунь Ятсен проворно поднялся по трапу на борт корабля, начал с любопытством осматривать пушки и пулеметы. «Сколько президенту лет?» — спросил Блюхер у переводчика. «Под шестьдесят». — «Не может быть! Скажите ему, что выглядит он на сорок. Это не комплимент». Переводчик пришел в замешательство: «Сказать китайцу, что он выглядит моложе, — тяжко оскорбить его. Если вы хотите сделать президенту приятное, скажите, что ему на вид можно дать все восемьдесят».
Их первый разговор состоялся в кают-компании.
«К счастью, Небо не оставляет нас без друзей и без их помощи. Вы, русские, люди большого размаха, обширных познаний. Вы сумели выработать правильные методы. Если мы хотим успешно завершить революцию, нам необходимо учиться у вас, только тогда мы сможем надеяться на победу. — Президент разглядывал собеседника. — Сила революции подобна огромному камню, лежащему на горе. Пока его не трогают, он лежит спокойно. Но, стоит его сдвинуть с горы, как он покатится вниз и остановится, лишь достигнув подножия горы. Приведенные в движение революционные силы невозможно остановить… Отныне мы вместе, сметая все преграды с пути, продолжим шествие к великому единению. И разве это не сулит процветания нашим странам и счастья всему миру?» Блюхер подтвердил, что он полностью разделяет такие взгляды президента. «Древние справедливо говорили: «Не обучать народ военному искусству — значит бросить его на произвол судьбы». Я чрезвычайно заинтересовался организацией вашей Красной Армии. Я хотел бы узнать все, что вы сможете сообщить мне об этом. Но для начала хотя бы кратко расскажите о себе, старший брат…» Он внимательно выслушал Блюхера, наклонил голову: «Оставайтесь с нами и помогайте своим опытом нашему делу. Я верю вам и уверен в вас». Там же, на палубе крейсера, Сунь Ятсен представил Блюхеру сопровождавшего генерала: «Чан Кайши, начальник моей Главной квартиры». «Иными словами, начальник штаба», — пояснил переводчик.
Тот самый генерал, который возглавлял китайскую военную делегацию в Москве… Молчалив. Моложав. Форма без знаков отличия: френч хаки с накладными карманами, широкий ремень с портупеей, на кривоватых ногах сапоги-бутылки со шпорами, на боку сабля. Судя по манерам, старается походить на своего патрона: такая же короткая, бобриком, стрижка — в редеющих волосах пролысины-шрамы, будто от ожогов; такие же, как у Суня, щетинистые усики; так же, слушая, наклоняет голову к левому плечу, раздвигая губы в вежливой полуулыбке.
Между тем президент, уважительно показывая на нового советника, сказал Чан Кайши: «Древние свидетельствовали: «Познание легко, действие трудно». Я же утверждаю: «Познание трудно, действие легко». Нам очень трудно избавиться от старых представлений. Старший брат поможет нам в этом». «Из десяти тысяч профессий самая высокая — ученый, — впервые подал голос, низко кланяясь Блюхеру, Чан Кайши, — Я всегда к вашим услугам, сяньшен!»[12]
Может быть, уже с первого взгляда Чан не понравился Василию Константиновичу: не по душе пришлись косящий настороженный взгляд его блестящих воробьиных глаз, выступающая вперед нижняя челюсть, выставляющая напоказ неровные зубы?.. Сейчас ему трудно вспомнить. Но не случайно же президент приблизил его к себе, назначил на такой пост. Сам Чан Кайши сказал, что поездка в Советский Союз произвела на него огромное впечатление — он даже решил послать на учебу в русскую столицу своего старшего сына. Мальчику пятнадцать лет. Пусть окончит в Москве школу, а потом университет или получит офицерское образование.
«Война испытывает храбреца, гнев — мудреца, друга — нужда», — это древнее изречение Блюхер услышал от Бородина уже позже, когда они действительно стали друзьями. Но буквально в первую их встречу Василий Константинович понял: Михаил Маркович — надежный товарищ. В ту первую встречу все в резиденции главного политического советника напомнило Блюхеру отечество: стенгазета на стене в коридоре, стрекот пишущих машинок из распахнутых дверей, пахучие дымки махорки и московских папирос, громкие голоса. И сам кабинет Бородина, если бы не пропеллер-вентилятор, вращающийся под потолком, и противомоскитные сетки на окнах, показался бы тоже московским, такое тут было все привычное: в шкафу сочинения Ленина в простых картонных переплетах, с густой щетиной закладок, ворох бумаг на рабочем столе, подшивки «Правды» и «Известий», на стене портрет Владимира Ильича…
12