Тут Никифор не без сарказма заметил:
— О, если бы этот боярин жил в Константинополе, так наверняка высоко бы поднялся по пресловутой лестнице, о которой неверные жены говорят: «С нашей помощью вы даже против своей воли взойдете на все семьдесят две ступени»[10].
Никифор и Дмитрий рассмеялись вместе, ибо только они двое в толпе понимали, о чем речь. Впрочем, остроту насчет 72 ступеней могла бы понять и Евпраксия, но она с Феофаном стояла поодаль и не расслышала этих слов.
Симпатии рыночной площади были на стороне Дмитрия. Особенно старался похвалить его гончар Вышата, довольный, что молодой купец пристыдил заносчивого князя, пристававшего к Надежде.
Под одобрительные возгласы толпы Дмитрий и его друзья проследовали дальше, в менее людное место. Тут Евпраксия и Феофан приблизились к ним.
— Хочу поблагодарить тебя, — обратилась Евпраксия к Дмитрию. — Мы с тобой не знакомы, но вижу, ты человек благородный, если вступаешься за тех, кто слабее.
— И от меня спасибо, — добавил Феофан, неловко прикрывая подбитую щеку. — Я бы, конечно, и сам дал отпор этому хвастуну, если б у меня оружие было.
Шумило усмехнулся в кулак, а Никифор ободряюще сказал художнику:
— Твое дело — церкви расписывать, а не ломать пальцы в драках.
— Я слышала, что тебя зовут Дмитрий Клинец, — продолжала Евпраксия. — Значит, ты родом из Клинов? Не сын ли ты Степана Ловчанина?
— Он самый. Откуда знаешь обо мне, госпожа?
— Брат сказывал, что был такой Степан из Клинов — первейший лучник, отличался в боях и на ловах. И женат был на крещеной половецкой красавице. Вот я и догадалась, что ты его сын.
— Да, отец мой был одним из лучших стрелков в войске Мономаха. А погиб под Зарубом от предательской стрелы… Неужто князь Мономах до сих пор его помнит?
— Он помнит всех своих лучших воинов… — Евпраксия вздохнула. — Брат потерпел в жизни только одно поражение — на Стугне, когда половцы забросали войско русичей стрелами, как тучей. С тех пор Мономах завел и у себя искусных стрелков. А Степан был первейшим из них. Как же его не помнить? Да и ты, я слыхала, отличился в походе на Дон. Говорили дружинники: «Сын Степана Ловчанина хоть и купец, а умеет управляться и мечом, и саблей, и копьем, и стрелами». Это и неудивительно. Русский купец — всегда воин. В одной руке кошелек держит, в другой — меч. Такие у нас торговые пути, что купеческий караван снаряжается, как военный отряд.
Разговаривая с Евпраксией, Дмитрий и его спутники миновали рыночную площадь, вышли на пустырь вдоль дубового тына, ограждавшего подворья иноземных торговых гостей. Яркое, но не палящее майское солнце освободилось от легкой тучки, и в его лучах свежая зелень засияла нарядным изумрудным цветом, купол церкви Св. Ильи вспыхнул золотыми бликами. Дмитрий поднял голову, прижмурив глаза от небесного сияния и чувствуя, как беспричинный восторг наполняет душу. Какое-то смутное предчувствие подсказывало ему, что красота майского дня — это лишь начало его пути к чему-то волнующе-прекрасному.
Спутники с удивлением отметили внезапную задумчивость Дмитрия, а он, предупреждая их вопросы, кивнул в сторону иноземных подворий и сказал:
— Сколько людей к нам приезжает! Греки, немцы, фряги[11], армяне, моравы, венгры, евреи… Сколько на свете разных земель! И везде свои красоты, свои обычаи… Трех жизней не хватит, чтобы весь мир объехать. Эх, если б можно было, как в арабской сказке, сесть на ковер-самолет!..
Евпраксия внимательно посмотрела на Дмитрия и спросила:
— А ты больше всего на свете любишь путешествия?
— А как же иначе? Разве это жизнь — сидеть на одном месте, где все давно знакомо и ничего нового не увидишь, не услышишь? Для меня жизнь — только в странствиях. Наверное, потому я и стал купцом.
— Но ведь странствия, дороги — это всегда опасность.
— Зато когда опасность преодолеешь, — словно крылья вырастают.
— У тебя и друзья такие же? — Евпраксия кивнула в сторону Никифора и Шумилы.
— Нам тоже на месте не сидится, — подтвердил Никифор. — Мы и познакомились-то в дороге. А после нас битва сдружила.
— Битва?
— Да. Когда у Крарийского перевоза напали на торговый караван кочевники, не быть бы мне в живых, если б не Дмитрий. Уже кривая сабля нацелилась на мою шею, — но стрела Дмитрия оказалась быстрей. А Шумило и тогда уже был известным силачом: прямо на ходу стаскивал поганых с лошадей и валил их голыми руками.
Евпраксия окинула взглядом здоровяка Шумилу, спросила с улыбкой:
— И этакие ручищи могут нежно играть на гуслях?