Христианские апологеты первых веков, такие как Тертуллиан и Климент Александрийский, часто обвиняли эллинских мудрецов в плагиате по отношению к Моисею, чьи писания, как считалось, превосходили по древности Орфея и Пифагора, но позднее схожие подозрения сгустились уже над самим Пятикнижием. Это произошло в конце XIX века, когда археологи обнаружили в Междуречье древние глиняные таблички с клинописью. После расшифровки стало ясно, что многие ветхозаветные образы имеют параллели в шумерской и аккадской литературе. Самым известным примером такого параллелизма является история о потопе. Как и в библейском повествовании о Ноевом ковчеге, в шумеро-аккадском эпосе о Гильгамеше говорится о благочестивом человеке Утнапишти, который в специально построенном корабле спасся с семьей и зверями от колоссального наводнения, посланного богами, прогневавшимися на род людской.
Но нас больше интересуют первые три главы Книги Бытия. В библейском рассказе о сотворении мира тоже содержится немало реминисценций к ближневосточной мифологии. Например, в Библии процесс творения описывается как разделение неструктурированной первичной массы: «создал Бог твердь, и отделил воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью» (Быт. 1: 6). Такие же образы мы находим и в ближневосточных религиях. Например, в уже упоминавшемся эпосе «Энума Элиш» повествуется о том, как бог Мардук рассекает тело поверженной им праматери Тиамат на небо и землю. В финикийских мифах речь идет о разделении мирового яйца на две половины. В египетской мифологии бог воздуха Ша вырывает небо – Нут – из объятий земли – Геба.
В Библии, как мы помним, говорится о сотворении человека «из праха земного» – но похожим образом действует и бог Эа в «Энума Элиш»: чтобы создать людей, он примешивает к глине кровь убитого Мардуком чудовища Кингу. Египетский бог плодородия Хнум вылепливает людей из глины на гончарном круге. Отсылки к библейскому рассказу о грехопадении также можно найти в мифологии других народов. Как известно, в Библии речь идет о змее, поддавшись искушению которого Адам и Ева лишаются доступа к древу жизни. Похожие мотивы присутствуют и в легенде о Гильгамеше. Этот герой добывает со дна моря цветок бессмертия и вечной молодости и возвращается с ним домой. Остановившись, чтобы искупаться, Гильгамеш оставляет цветок на берегу – и его утаскивает в нору змея.
На самом деле, нас совершенно не должен шокировать тот факт, что Библия говорит на языке мифологии своего времени. Никого же не смущает, что первое начало термодинамики французский инженер Карно сформулировал на примере паровых машин начала XIX века. Мифологические образы вавилонян были хорошо знакомы евреям – так почему бы Моисею – или тем анонимным «яхвисту» и «элохисту», которым, по мнению библеистов, принадлежит авторство Пятикнижия, – было не воспользоваться этими образами для передачи общего смысла Божественного откровения? Разве библейские авторы должны были оперировать понятиями высшей математики или отвлеченной философии? Но тогда бы Книга Бытия с высокой вероятностью не пережила своих создателей – ее бы просто не поняли и забыли.
Нетрудно заметить, что создатели Библии, используя элементы шумеро-аккадской мифологии, встраивают их в совершенно иной контекст. Для вавилонян процесс создания мира состоит в усмирении хаоса и враждебных сил. Чтобы сотворить небо и землю, Мардук должен сначала победить Тиамат и ее армию чудовищ. Библейский же Бог воздействует на полностью послушную ему материю – рассказ Библии о творении абсолютно бесконфликтен. Библейская бездна (tehom), над которой носился Дух Божий (Быт. 1: 2), – это деперсонифицированное вещество, не имеющее ничего общего с первичным океаном, с которым вавилоняне отождествляли Тиамат. В угаритских текстах упоминается о победе богини Анат, жены Ваала, над драконом (tannim). Но мифические морские драконы tanninim (в синодальном переводе – «рыбы большие», Быт. 1: 21) превращаются в Библии в безобидные творения Божьи. Наконец, Солнце и Луна, которые обожествлялись народами Ближнего Востока, в библейском тексте играют сугубо функциональную роль «светильников» (Быт. 1: 15) для измерения времени.
По сути, в Библии мы находим не столько еще один миф, сколько антимиф. Библейское повествование как бы расколдовывает, тривиализует окружающий мир, лишает его той божественной и демонической подосновы, которую ближневосточные религии видели за природными стихиями. «Рассказ о творении представляется нам важнейшим просветительским текстом в истории, прорывом от страхов, угнетавших человека»[15], – совершенно справедливо заметил папа Бенедикт XVI. Одновременно Библия переосмысливает и роль человека. Согласно «Энума Элиш», в людях течет кровь дракона, то есть они являются носителями хтонического, злого начала. Библейский же Бог вдувает в людей собственное дыхание. Вавилонские боги создают людей, чтобы те приносили им жертвы. Библейский же Бог создает человека ради него самого. В эпосе о Гильгамеше герой лишается бессмертия по чистой случайности, здесь нет никакого морального измерения. Адам и Ева же осуждены на смерть по собственной вине. Смысл – абсолютно разный, хотя и там и там фигурируют похожие образы.