— Ты замолчишь или нет! — прошипела я ей.
Клизия устрашающе распахнула рот и завопила замогильным голосом:
— А-а-а-а-а-а-а-а! Она меня убива-а-а-а-а-ет!
— Никто тебя не убьет, старая дура! Если только ты замолчишь, слышишь! Замолчи сейчас же, потом будешь разговаривать! — Мне почему-то вспомнился анекдот про Раскольникова, который на вопрос, стоит ли за десять копеек убивать старушку, отвечает: «Десять старушек — рубль!» Я осмотрелась по сторонам, сумка старушенции, к счастью, не упала в реку и валялась здесь же, на плитах. Во избежание недоразумений я ее подобрала, положила рядом с телом. И прохрипела по-эстонски: «Молчать!»
Это возымело действие, по крайней мере на то время, пока я поднялась по лестнице и дошла до середины Сикстинского моста. После чего опять раздались душераздирающие вопли. Я не ускорила шаг.
Задержите меня! Эй, карабинеры, полиция! Я столкнула вниз, к реке, старушенцию с косными взглядами, хотя и почти нечаянно, но не считайте это облегчающим обстоятельством. Я этого хотела!
Эстонского вопроса не существует, и он есть! Нежный, хрупкий, кислотный, жалкий и очаровательный. Его нужно уметь уловить. Хотя бы так.
Хотите, я отвечу за свои абсурдные действия?
Я перешла Ponte Sisto и повернула налево на Via Giulia. Стенания Клизии звучали уже тише, но, похоже, они стали словообильнее. Издалека я не могла разобрать, что она говорит.
Я пошла дальше вдоль Via Giulia, вдыхая аромат глициний. Красивые, но пахнут не очень сильно. И тогда услышала сирену полицейской машины. Но прежде, чем смогла вообразить себя карающим ангелом, я ощутила прилив горячей волны и инстинктивно шагнула к церкви Santa Maria dell’Orazione е Morte. Машина приближалась, я нашарила в кармане евроценты, впихнула их в сосуд жертвоприношений и притворилась ночной туристкой, пребывающей в отчаянии. Стояла перед церковью и смотрела, свернув голову, на крылатые скелеты. Hodie mihi, cras tibi[5], — предупреждали они. Да. Сердце заколотилось. Я ведь только что подумала, что я одна из них. Nunc mihi, nunc mihi[6], черт побери.
Но сирена, взвизгнув «ууу-ауп», замолчала. Полицейская машина остановилась в начале Via Giulia, возле невесть откуда взявшегося молодого человека на велосипеде. Я отошла от церкви, вновь ощутила гордость победительницы и, изо всех сил замедляя шаг, двинулась в направлении Piazza Farnese. У вас еще есть возможность задержать меня!
Возле французского посольства караулил «мерс». Почему-то мне захотелось заглянуть в него, но стекла были затемнены. Я попыталась справиться с горячей волной, накатившей на меня, когда я услышала звук сирены, продемонстрировать себе, что на самом деле я ничего не боюсь, и какое-то время поторчала в полном одиночестве на Piazza Farnese, а потом и на Сатро de’ Fiori. Ни души, ни тени. На Сатро de’ Fiori мне вздумалось закричать о том, что я наделала, но до меня тут же дошло, что это выглядело бы безумием. Тупоумием. Я сократилась до смертного создания, которому небезразлична собственная безопасность. Завывание сирены стерло — хоть и на мгновение, но все-таки — из памяти все остальное.
Я чувствовала себя обессиленной, при каждом глотке резкая боль вспыхивала в горле и в ушах. Я добрела до Corso Vittorio, оттуда в ночном автобусе, полном голубоглазых голландцев, доехала до Termini и от станции на такси — домой, в Quartiere Africano, мелкобуржуазный район города. Несмотря на пятый час, я откупорила сувенирную бутылочку Viru Valge, припасенную для подарка, и выпила до дна. Беппе, мой сосед по квартире, работавший в ночную смену, вернулся домой, к нашему обоюдному удивлению, я встретила его у двери, обняла и душевно вздохнула: «О, Беппе!»
— Хех… Послушай… Что это ты?..
— Ох. Знаешь, я ждала тебя.
— Послушай, если честно… Как ты… Как тебе такое в голову пришло?..
— Извини.
Я еще немного подержалась за него, потом поцеловала — опять же к нашему взаимному удивлению — в лоб и отправилась спать. В моем исковерканном сновидении — сновидении преступницы — летали нежные крылатые шахматные фигуры и пели: «Все, что ты делаешь, интересно!»
Но кого подразумевали под этим «ты», я не знаю.