Я начал восстанавливать храм, чтобы принимать паломников отовсюду, и поспешил собрать необходимые для этого средства. В связи с этим я попросил учителя Цзе-чэня присмотреть за храмом и в одиночку отправился в Тэнчун (за пожертвованиями). Из Сягуаня я прибыл в Юнчан и в конечном итоге достиг Хэмушу. Дорога до него была длинной – в несколько сот ли – и оказалась очень суровой и трудной, поскольку ее не ремонтировали в течение многих лет. Однако местные жители сказали, что некий монах из другой провинции решил, мужественно преодолевая серьезные трудности, отремонтировать ее. Он не просил оказать ему финансовую помощь, принимая лишь добровольные пожертвования от прохожих в виде пищи для удовлетворения самых скромных потребностей. Он неуклонно работал в течение нескольких недель. Благодаря его усилиям почти на девяносто процентов дорога была в приличном состоянии. Чтобы выразить благодарность за совершенную им работу, население Пупяо намерилось восстановить для него храм Павлиньего Царя[55]. Однако он отклонил их предложение и сосредоточил свои усилия на ремонте дороги. Меня удивила эта история, и я решил разыскать этого монаха. На исходе дня я встретил его на дороге. Он нес мотыгу и корзину и собирался уже уходить. Я подошел к нему, соединив ладони в знак приветствия, но он лишь выпучил на меня глаза, не сказав ни слова. Я не обратил на это внимания и последовал за ним до храма, где он положил на место свой инструмент и сел, скрестив ноги, на подушечку. Я пришел выразить ему свое почтение, но он игнорировал меня и молчал. Тогда я тоже сел напротив него. На следующее утро он встал и начал варить рис, пошевеливая кочергой поленья. Когда рис сварился, он не позвал меня, но я наполнил свою чашу и поел. После завтрака он взял мотыгу, а я – корзину, и вместе мы пошли сдвигать камни, копать землю и рассыпать песок. Таким образом мы работали и отдыхали вместе более десяти дней, не обменявшись ни единым словом. В один из вечеров, при ярком лунном свете – почти как при дневном – я вышел из храма и уселся, скрестив ноги, на большую скалу. Было поздно, но я не вернулся в храм. Старый монах украдкой подошел ко мне сзади и крикнул: «Что ты здесь делаешь?»
Я медленно открыл глаза и ответил: «Любуюсь на луну».
Он спросил: «Где луна?»
«Великий лучезарный ореол», – ответил я.
Он сказал: «Если рыбьи глаза ты принимаешь за жемчужины, истина трудно различима[56]. Хватит уже радугу принимать за лучезарный свет».
Я ответил: «Для света, содержащего в себе все образы, нет ни прошлого, ни настоящего. Он не относится ни к инь, ни к ян и не знает преград»[57].
После этого он схватил меня за руку и, громко смеясь, сказал: «Уже очень поздно. Пожалуйста, возвращайся на отдых [в храм]».
47
Согласно китайской мифологии в результате спора богов рухнула часть небосвода, и богиня Нюйва починила небо магическими пятицветными камнями. Учитель в действительности имел в виду, что его долгом было «исправить» дхарму, пострадавшую на горе Петушиная Ступня.
48
Буквально «Облако увидело перемены и захотело следовать за драконом». «Облако» подразумевает Сюй-юня, а «следовать за драконом» означает следовать хорошим примерам, установленным древними, которые всегда распространяли дхарму и возрождали чаньскую школу, когда она проявляла признаки упадка.
49
Юй-гун – герой древней притчи, известной большинству китайцев. В возрасте 90 лет он решил сдвинуть две горы, которые загораживали двери его дома. Народ смеялся над его глупой затеей, но он сказал: «Пусть я умру, но дело мое продолжат мои сыновья, а когда умрут они, их сменит множество внуков. Моих потомков будет все больше, а горы будут все меньше». Согласно легенде попытки старика сдвинуть горы настолько тронули «небесного владыку», что он послал двух дэвов, которые убрали горы. Здесь учитель Сюй-юнь использует эту историю, чтобы подчеркнуть значение сознания, которое одно могло сдвинуть горы и устранить все препятствия на пути к мгновенному просветлению.
50
«Восемь ветров», мешающих сознанию, – это приобретение и потеря, чрезмерное восхищение и охаивание, хвала и осмеяние, радость и печаль.
51
Говорят, что гора Петушиная Ступня является местом, где Махакашьяпа – или «золотой аскет» – ожидает, пребывая в самадхи, пришествия в этот мир Майтреи. Говорят, что Махакашьяпа проглотил свет, отсюда его «золотистость» и его имя «Пьющий Свет». Эти две строчки свидетельствуют о трудностях, символизирующих путь к просветлению. Эти трудности должен преодолеть ищущий Дао, посещая святое место Первого чаньского патриарха.
53
Яркий лунный свет означает изначально просветленную природу человека, а рыбы – заблуждающихся живых существ, играющих с иллюзорными тенями елей, являющимися символом «несуществующих» явлений.
54
Последние три строчки стихотворения означают, что, находясь в окружении иллюзий, человек, способный заглянуть за пределы феноменального мира, достигнет просветления и удостоится похвалы Махакашьяпы, который звонит в невидимый колокол, звуки которого разносит небесный ветер, символ блаженства, испытываемого удачливыми последователями.
56
Когда сознание медитирующего становится совершенно спокойным, перед его взором могут предстать некие светимости, которые можно по ошибке принять за свет мудрости.
57
Свет мудрости может содержать всякие иллюзорные формы, но он вечен, т. е. находится за пределами пространственно-временных ограничений. Он всепроникающ и не встречает никаких преград, так как свободен от всякой двойственности, которая является причиной ощущения разделения между субъектом («познающим») и объектом («познаваемым»). Таким образом, он подобен «чистому свету», являющему радугу, цветовой спектр которой сам по себе нереален. Аналогичным образом все проявленные формы своей основой уходят в этот чистый свет мудрости, но ни одна из них самостоятельно реально не существует.