Архивариус сидел на кровати, уткнувшись в какую-то газетку. Седые волосы старика были взъерошены. В глазницу он вставил свою лупу для экспертиз, сквозь стекло которой его глаз казался огромным, размером с яйцо. На руках у него были перчатки, а под пиджаком виднелась мятая белая рубашка.
Офелия снова кашлянула, но старик не услышал ее. Углубившись в чтение, он подпевал бодрой оперной арии, правда, довольно фальшиво. Пыхтела кофеварка, потрескивали дрова в печурке, да и само здание Архивов издавало свои обычные утренние звуки.
Офелия наслаждалась в этой комнатке всем: и фальшивым пением старика, и утренним светом, сочившимся сквозь закрытые ставни, и шорохом осторожно переворачиваемых страниц, и кофейным ароматом, и едва различимым нафталиновым запахом газового рожка. На столике в углу стояла шахматная доска. Фигуры двигались по ней сами собой, словно их переставляли два невидимых игрока.
Как же Офелии не хотелось вторгаться в эту идиллию!
Но делать нечего, нужно было разрушить очарование. Подойдя к кровати, гостья тронула архивариуса за плечо.
– Ох, гос-с-споди! – воскликнул тот, вздрогнув всем телом. – Ты могла бы и предупредить, а не кидаться вот так на людей!
– Да я пыталась, – виновато сказала Офелия.
Она подобрала упавшую на ковер лупу и подала ее старику. Затем сняла пальто, закрывавшее ее от шеи до пят, размотала нескончаемо длинный шарф и бросила всё это на спинку стула. Теперь она представляла собой тоненькую фигурку в прямоугольных очках и старомодном платье, подходившем скорее пожилой даме, чем юной девушке.
– Надеюсь, ты не явилась опять через зеркало в вестибюле, а? – проворчал архивариус, протирая лупу рукавом. Его пышные и невероятно длинные усы подрагивали в такт словам. – Ну что это за мания – являться из зеркала, да еще в неположенное время?! Ты же знаешь, моя лачуга терпеть не может такой бесцеремонности! В один прекрасный день тебе на голову свалится балка, и по заслугам!
Старик еще какое-то время говорил, перейдя на древний диалект, которым только он и владел на Аниме. Занимаясь старинными документами, архивариус и сам жил в прошлом. Даже его газетке было не меньше полувека.
Наконец старик с трудом встал с кровати, взялся за кофейник.
– Выпьешь кофейку, девочка?
Офелия кивнула. Ей было трудно говорить – в горле у нее стоял комок.
Старик разлил по чашкам дымящийся кофе. Он не слишком любил общение с посетителями, но при взгляде на Офелию всякий раз глаза у него – вот как и сейчас – начинали поблескивать золотыми искорками, словно сидр. Он всегда питал слабость к этой своей крестнице, приходившейся ему к тому же внучатой племянницей. В их семье она больше других походила на него – такая же несовременная, такая же скрытная. И такая же одинокая.
– Вчера вечером я говорил по телефону с твоей мамашей, – пробурчал старик себе в усы. – Она была так взбудоражена, что я не разобрал и половины ее трескотни. Но главное понял: похоже, тебя наконец решили окольцевать.
Офелия снова молча кивнула. Старик тут же насупился, сдвинув лохматые брови.
– Только не сиди с такой похоронной миной, сделай милость! Твоя мать нашла тебе жениха, что тут плохого?
Он протянул ей чашку, а сам тяжело плюхнулся на кровать под жалобные стоны пружин.
– Ну-ка, присядь. И давай потолкуем серьезно, как крестный с крестницей.
Офелия придвинула стул к кровати. Глядя на крестного, на его роскошные усы, она будто бы видела сейчас страницу собственной жизни. Страницу, которую у нее на глазах рвали в клочья…
– Твои поникшие плечи, тусклый взгляд, горестные вздохи – все это пора отправить в архив! – объявил старик. – Ты уже отказала двум своим кузенам![2] И хотя они были глупы как пробки и противны, как ночные горшки, каждый твой отказ порочил семью. А хуже всего то, что разорвать помолвку тебе помогал я… – Старик вздохнул в усы.
Офелия подняла глаза от своей чашки:
– Не беспокойтесь, крестный. Я пришла вовсе не для того, чтобы просить вас воспротивиться моему браку.
В этот миг патефонная игла застряла в бороздке, и женское сопрано закуковало на всю комнату: «Зато тебя лю… Зато тебя лю… Зато тебя лю… Зато тебя лю…»
Старик не встал, чтобы вызволить иголку из плена. Он был ошарашен.
– Что ты там бормочешь? Ты не желаешь, чтобы я вмешивался?
2
Здесь и далее слово «кузены» означает близкое или дальнее родство всех жителей Анимы и других ковчегов.