Самой первой заботой Аньезе было приготовить в своём бедном домике самое приличное помещение, какое только возможно, для этой доброй души. Потом она отправилась искать шёлк для размотки и стала коротать время за привычной работой.
В свою очередь и Ренцо не проводил в безделье эти дни, и без того такие длинные. К счастью, он знал два ремесла, — и теперь он опять взялся за сельские работы. Отчасти юноша помогал своему хозяину, которому очень повезло, что в такие горячие денёчки к его услугам оказалась рабочая сила, да ещё такая умелая; отчасти он обрабатывал, а вернее сказать, заново возделывал огородик для Аньезе, совершенно запущенный в её отсутствие. Что касается его собственного участка, то он совсем им не занимался, говоря, что этот парик слишком растрёпанный и что мало двух рук, чтобы привести его в порядок. Он не ступал в него ногой, так же как и в дом: ему было тяжело видеть всё это опустошение, и он уже твёрдо решил отделаться от своего участка и дома за какую угодно цену и на новой родине пустить в оборот всё, что удастся выручить от этой продажи.
Если оставшиеся в живых были друг для друга словно воскресшие из мёртвых, то Ренцо для жителей своей деревни воскрес, так сказать, дважды: все радушно принимали и поздравляли его, каждому хотелось услышать его историю от него самого. Вы, пожалуй, спросите: а как же приказ об аресте? Да очень просто: Ренцо почти совсем забыл о нём, считая, что те, кто могли бы привести его в исполнение, вовсе о нём и не думали, — и он не ошибался. И проистекало это не только от чумы, которая похоронила многое, но и вообще в те времена (как можно было это видеть в разных местах настоящей истории) было обычным явлением, что декреты, как общего характера, так и частного, направленные против отдельных лиц, часто оставались без результата, раз в первый момент они не оказывали никакого действия, — разумеется, в том случае, если дело шло не о какой-нибудь чисто личной вражде власть имущего, которая сообщала декретам жизненность и силу, — совсем как ружейные пули, которые, раз они не попали по назначению, валяются на земле, никому не причиняя ущерба, — неизбежное следствие большой лёгкости, с которой сыпались эти самые декреты. Человеческая энергия имеет свой предел: чрезмерное усердие в отдаче приказаний не оставляло времени для их выполнения. Что идёт на рукава, уж не может пойти на ластовицы.
Тому, кто захотел бы узнать также, какие в эту пору ожидания сложились у Ренцо отношения с доном Абондио, мне придётся сказать, что оба сторонились друг друга: дон Абондио — боясь, как бы не заговорили опять о венчании, при одной мысли о котором перед его глазами вставал с одной стороны дон Родриго со своими брави, с другой — кардинал со своими увещаниями; Ренцо — потому что решил ничего не говорить ему до самого заключения брака, не желая давать дону Абондио повод раньше времени фыркать и придумывать, чего доброго, какие-либо новые трудности, а также усложнять дело ненужной болтовнёй. Дон Абондио без умолку тараторил с Аньезе. «Как вы полагаете, скоро она прибудет?» — спрашивал один. «Надеюсь, скоро», — отвечала другая. И нередко тот, кто отвечал, минутой спустя сам задавал тот же вопрос. Такими и подобными хитроумными разговорами они умудрялись коротать время, которое казалось им всё бесконечнее, по мере того как оно с каждым днём убывало.
Читателя же мы всё это время заставим пройти в одно мгновение, — мы расскажем вкратце, что через несколько дней после посещения лазарета Ренцо Лючия вышла оттуда вместе с доброй вдовой, и так как был объявлен всеобщий карантин, то они и отбыли его вместе, сидя взаперти в доме вдовы. Часть времени была затрачена на изготовление приданого Лючии, за которое, предварительно немного поцеремонившись, принялась и она сама. По окончании карантина вдова оставила лавку и дом на хранение всё тому же брату — комиссару. Потом начались приготовления к путешествию. Тут мы сразу могли бы прибавить: отбыли, приехали и всё, что последовало дальше. Но при всём нашем желании идти в ногу с нетерпеливым читателем, следует отметить три обстоятельства, относящиеся к этому промежутку времени, которые мы не хотели бы обойти молчанием, и касательно хотя бы двух из них, нам кажется, читатель подумает, что мы поступили бы дурно, умолчав о них.
Первое — это то, что когда Лючия стала снова рассказывать вдове о своих злоключениях, уже более подробно и последовательно, чем она была в состоянии это сделать в порыве своего первого признания, и поведала более определённо о той синьоре, которая приютила её в монастыре в Монце, она узнала от вдовы такие вещи, которые послужили ей ключом для раскрытия многих тайн и вместе с тем наполнили душу девушки скорбным изумлением и ужасом. Она узнала от вдовы, что несчастная, заподозренная в страшных злодеяниях, была переведена по приказанию кардинала в один из миланских монастырей; что там она долго неистовствовала и отпиралась, но, наконец, раскаялась, признала себя виновной, и что теперешняя её жизнь стала добровольной пыткой столь жестокой, что придумать такое — немыслимо, разве только совсем лишить её жизни. Кто пожелал бы несколько более подробно ознакомиться с этой печальной историей, тот найдёт её в той книге и в том месте, которое мы уже приводили выше, по поводу той же самой особы.[211]
Второе обстоятельство — это то, что Лючия, расспрашивая о падре Кристофоро всех капуцинов, которых могла видеть в лазарете, узнала, скорей с прискорбием, чем с изумлением, что он умер от чумы.
Наконец, прежде чем уехать, Лючия захотела узнать что-нибудь о своих прежних покровителях и, как она говорила, выполнить свой долг по отношению к ним, если кто-нибудь из них ещё остался в живых. Вдова проводила её в дом, где им сообщили, что оба они отправились к праотцам. Относительно донны Прасседе, если сказано, что она умерла, значит этим всё сказано; что же касается дона Ферранте, то, имея в виду, что он был человеком учёным, наш аноним счёл нужным распространиться побольше; и мы, на свой риск и страх, перепишем почти всё, что он написал по этому поводу.
Итак, он сообщает, что как только заговорили о чуме, дон Ферранте стал одним из самых рьяных её отрицателей и что он до самого конца стойко поддерживал это мнение, но не шумными заявлениями, как народ, а рассуждениями, которым никто не сможет отказать по крайней мере в логической связи.
— In rerum natura[212], — говорил он, — существует лишь два рода вещей: субстанции и акциденции, и если я докажу, что зараза не может быть ни тем, ни другим, то тем самым я докажу, что её не существует вообще, что она — химера. Итак, приступаю. Субстанции бывают либо духовные, либо материальные. Чтобы зараза была субстанцией духовной, — это такая бессмыслица, которую никто не станет доказывать, поэтому не стоит и говорить об этом. Субстанции материальные бывают либо простыми, либо сложными. Простой субстанцией зараза не является, и это можно доказать в четырёх словах: она не есть субстанция воздушная, ибо будь она таковой, она, вместо того чтобы передаваться от одного тела к другому, сразу бы отлетела к своей сфере; она не водная субстанция, ибо тогда она могла бы сама орошать и высушиваться ветрами; она не огненная, ибо тогда она обжигала бы; и не земная, ибо в этом случае она была бы видима. Но она не есть и сложная субстанция, ибо тогда она во всяком случае должна была бы быть ощутимой и для глаза и для осязания. А кто же видел эту заразу! Кто к ней прикасался? Остаётся рассмотреть, может ли она быть акциденцией. Чем дальше, тем хуже. Синьоры доктора утверждают, что она передаётся от одного тела к другому: ведь это их козырь, это — предлог для всех их глупейших предписаний. Теперь, принимая заразу за акциденцию, пришлось бы допустить, что она — акциденция передаваемая, два слова несовместимые между собой: во всей философии нет ничего яснее и отчётливее положения, что акциденция не может переходить с одного предмета на другой. Если же они, для избежания этой Сциллы, оказываются перед необходимостью говорить, что зараза есть акциденция производная, то они попадают к Харибде: ибо, если она производная, то, следовательно, она не передаётся, не распространяется, как они болтают. Установив эти принципы, какой же смысл приходить и рассказывать нам про кровоподтёки, сыпи, карбункулы?..