То, что такое было возможно и не противоречило морали действующих лиц, доказывает, что им не приходилось преодолевать какие-либо существовавшие ранее моральные барьеры или морально разлагаться. Это означает, что именно убеждение самих себя в том, что, несмотря ни на что, их моральный облик сохранен, позволяло совершать убийства, не чувствуя себя при этом убийцами. В какой-то мере они убивали не как личности, а как носители исторической задачи, на фоне которой их персональные потребности, чувства и противоречия должны были отступить на второй план. Получается, что убивать им помогало дистанцирование себя от роли, которую они исполняли.
Ролевая дистанция, как писал Ирвинг Гофман, является ключевым условием профессионального поведения. Она означает дистанцию «между действием и бытием»{60}. «На самом деле, – добавляет Гофман, – индивидуум отрицает не роль, а ту возможную самость, которую данная роль подразумевает для всех ее исполнителей, если они от нее не защищаются»{61}. В таком понимании психологический механизм дистанцирования обеспечивает восприятие себя как человека, который не растворяется в своей роли. Поэтому, например, Рудольф Хёсс, один из крупнейших в истории военных преступников, завершил автобиографию следующими словами: «Пускай общественность и дальше видит во мне кровожадного зверя, кошмарного садиста, убийцу миллионов – широкие массы не могут иначе представлять себе коменданта Освенцима. Им ведь ни за что не понять, что у него тоже было сердце, что он не был плохим человеком»{62}.
Концепция ролевой дистанции не случайно разрабатывалась, помимо прочего, на основе изучения специфического поведения хирургов – профессиональной группы, члены которой в техническом смысле калечат и деформируют. Если хирург хочет стать успешным, то должен развить в себе особую жесткость к объекту своих действий и к себе самому. Но это не означает, что он описал бы себя как холодного и бесчувственного человека. В случае врачей, а также таких профессиональных групп, как учителя, соцработники, полицейские, судебные исполнители, прокуроры, политики и т. д., важно сохранять дистанцию между личностью и ролью. Ведь все они совершают действия, которые иногда могут казаться им «по-человечески» сложными, но необходимыми для работы. Именно этой концепции, описывающей механизм преодоления профессиональных требований, придерживались и нацистские преступники. Поэтому Гиммлер говорит, что его люди, убивая, оставались «порядочными». Получается, что с социально-психологической точки зрения преступники соответствовали норме, – что, однако, еще страшнее, нежели представление о том, что они могли обладать какими-то отклонениями, быть садистами, крайне жестокими существами и т. п. Все намного хуже: они просто делали то, что, как они полагали, от них ожидалось. И если эти ожидания шли вразрез с их личными ощущениями, они дистанцировались от назначенной им профессиональной роли и, например, «брали себя в руки» так, «чтобы присутствующие ничего не заметили», подгоняли себя под образец «и далее требуемого преодоления себя и несгибаемой твердости», как писал в автобиографических заметках Рудольф Хёсс{63}.
Иными словами, отдельные люди следовали общественному требованию бесчеловечности, вытекающему из национал-социалистической морали, выбирая различные формы бесчеловечного действия. Национал-социалистическая мораль определяет, что необходимо сделать, а ролевая дистанция регулирует отношение между этой необходимостью и волей индивидуума. И наоборот: в измененных нормативных рамках меняется и представление о том, что считается нравственным поведением, – однако это не значит, что мораль здесь больше не играет никакой роли. Массовые убийства и мораль не исключают друг друга – между ними отношение обоюдного условия. Без морали массовые убийства не могли бы приводиться в исполнение.