Вспомним высказывание члена батальона, который успокаивал себя тем, что расстреливал только детей, – невольно хочется приписать такому убийце особо жестокий цинизм, запредельную нравственную глухоту и, наверное, полную неспособность понять, что́ он совершал. Психология снабдила нас понятиями и концепциями, с помощью которых мы можем описать осознанные и неосознанные мотивы, проявляющиеся, как нам кажется, в признании этого убийцы: расщепление, вытеснение, защита, неспособность к эмпатии, садизм и т. д. и т. п. В некоторых случаях все эти понятия и концепции могут иметь смысл для объяснения действий преступников и попасть в цель, но при слишком быстром их использовании они выполняют еще одну функцию, не связанную с аналитической. Они позволяют нам самим дистанцироваться от людей, о которых мы, как нам кажется, говорим или пишем аналитически, – «отчуждают» их от нас (Криста Вольф). Так мы уходим от самого отвратительного предположения, которое вызывают их самоописания, – что они, совершив все эти преступления, смогли и после войны неплохо жить, поскольку не являлись садистами, психопатами или некими психологически иными, а были совершенно нормальными людьми.
Чего пытался добиться член 101-го батальона своим высказыванием на допросе в суде? Хотел объяснить свои поступки – проявить в них понятный ему смысл и довести его до слушателей? То, что эта попытка демонстрировала цинизм, который сам говорящий наверняка не замечал и в свете которого его поступки кажутся еще ужаснее, ничего не меняет. Его намерение состояло в том, чтобы представить свои действия не такими плохими, морально более приемлемыми, чем поступки других, которые убивали вместе с ним в той же ситуации. Он приписывает своему особому способу убивать – то есть убивать определенный вид жертв, а именно детей, – нравственный смысл. Это помогает ему убедить себя в том, что, даже убивая, он оставался человеком морали. Вспомним, что это говорилось на допросе, – значит, он полагал, что в рамках навязанного ему процесса убийства это покажется для его слушателей убедительным нравственным соображением и понятным умозаключением. То есть покажется осмысленным – как и ему самому.
В этой книге будет цитироваться еще целый ряд аналогичных описаний и трактовок, когда убийцы стремились сделать свое поведение (которое в ситуации допросов или интервью, будучи рассмотренным со стороны, представлялось крайне аморальным и необъяснимым) понятным для других. Если в основе этого процесса придания смысла лежат также вытеснение, расщепление, защита и бесчувственность – они, очевидно, были необходимы этим людям, чтобы сохранить перед собой и перед другими образ нравственно цельного человека, «хорошего парня», который в аморальной (с позднейшей точки зрения) ситуации выбирал сравнительно приемлемый с его точки зрения способ убивать. Или из моральных соображений считал удачей для всех причастных – в том числе и жертв, – что на этом месте оказался именно он. Например, в одном дневнике содержится такая запись: «Если все получится, то я снова спасу тысячи женщин и детей. Теперь я знаю, почему Господь Бог сохранил мне жизнь. В эти ужасные времена, полные крови и слез, я должен чтить человечность. Меня наполняет глубоким чувством счастья то, что я могу сделать столько хорошего»{64}. Она сделана 25 сентября 1944 г. Эрихом фон дем Бахом – «главнокомандующим районом Варшавы», и речь в ней идет о подавлении Варшавского восстания. Ранее фон дем Бах совершил бесчисленные массовые убийства в тылу сначала на должности обергруппенфюрера СС, а затем – «особоуполномоченного по борьбе с бандами».
Подобные примеры кажутся вопиющими, но не являются таковыми, если рассматривать их в контексте современных им источников. Огромное количество автоописаний в дневниках, письмах, протоколах допросов и т. д. показывает, что, характеризуя действия преступников при массовом уничтожении людей просто как иррациональные, девиантные и/или аморальные, мы слишком все упрощаем. Да, это помогает нам справиться с невероятным ужасом от их поступков, поскольку подкрепляет убежденность в том, что мы сами на такое никогда не были бы способны. Но предположение, что люди, совершая нечто не соответствующее нашим (а часто и их собственным) моральным убеждениям, сразу переходят в какое-то другое, запредельное состояние, не позволяет приблизиться к пониманию сути. Как правило, в случае массовых убийств и геноцидов мы имеем дело не со склонными к ним личностями, а с людьми, которые приняли решение убивать по причинам, казавшимся им убедительными.