Далее предпринимается попытка сравнения массовых убийств в разных странах и при различных рамочных условиях (глава «Как и почему уничтожают врагов»). В заключительной главе на фоне всего изложенного делается кажущийся не самым оптимистичным вывод о том, что в рамках человеческих поступков возможно все. Однако это удручающее наблюдение не должно привести к антропологически ложному мнению о том, что ничего нельзя изменить, что подобные периоды массовых убийств будут возникать снова и снова. Напротив: именно из того обстоятельства, что люди способны на любые действия и зачастую без особых усилий могут превратиться в убийц, следует требование к каждому из нас всегда отдавать себе отчет в последствиях своих умозаключений. По крайней мере, если мы хотим не быть такими, как люди, которые описываются в данной книге.
Все эти аспекты массовых убийств, динамики насилия и готовности убивать следуют из одной центральной категории, в соответствии с которой люди проживают свою жизнь и обосновывают свои действия, – категории смысла. Именно в связи с крайним насилием, которое со стороны может казаться абсолютно бессмысленным, видно, что отдельные действующие лица постоянно – до, во время и после совершения своих действий – стараются придать им смысл. Процесс это не индивидуальный, а социальный, поскольку масштабы и понимание того, что́ есть действие осмысленное, а что – бессмысленное, формируются социально.
Таким образом, в этой книге речь не идет о вопросах антропологического характера{74}, которые связаны с поиском архаических наследственных элементов и могли бы объяснить отсутствие барьеров к убийству тем, что такова «природа человека». Люди существуют только во множественном числе, в социальных пространствах, которые сами и создают. Эти пространства определяются исторически и культурно, через такие категории, как власть, насилие, идеология, техника исполнения и эмоции, – то есть через категории социально сформированные, которые исторически и культурно проявляются по-разному. Убивать, будучи на службе в айнзацгруппах, далеко не то же самое, что убивать во время Тридцатилетней войны. В каждую из эпох категории власти, насилия, идеологии, техники исполнения и эмоций наполняются разным содержанием, действующие лица происходят из разных социальных групп, жертвы определяются по-разному, отношение к поступкам после их совершения – разное. Неизменно лишь множество погибших.
Национал-социалистическая мораль
«Когда через много лет исследователь, знающий о евреях только понаслышке, будет разбирать городской архив Дортмунда, он узнает, что и немецкие ломбарды внесли свой скромный вклад в решение еврейского вопроса в Германии». Так с явным удовлетворением от проделанной работы писал в августе 1941 г. руководитель дортмундского городского ломбарда{75}. В этой гордой фразе есть существенные черты того, что можно назвать «национал-социалистической моралью», поскольку ее автор многое считал само собой разумеющимся. Он явно полагал, что:
– вносить свой вклад в «решение еврейского вопроса» – хорошо и полезно;
– решить его надо столь радикально, чтобы потомки – историки в воображаемом будущем – знали о евреях только «понаслышке»; это означает, что воображаемое будущее играло роль в принятии решений и совершении поступков в настоящем;
– подготавливать желаемое будущее – тяжелый, но и весьма ценный труд;
– это будущее характеризуется новой «вселенной общих обязательств», частью которой евреи не являются.
1. В своем капитальном исследовании «Уничтожение европейских евреев» Рауль Хильберг начинает главу о преступниках такими словами: «Немцы убили более пяти миллионов евреев. Эта вспышка насилия не была громом среди ясного неба. Это произошло, потому что убийцы находили в этом смысл»{76}. То, что Хильберг понимает здесь под «смыслом», относится к разделявшейся большинством немецкого общества того времени убежденности в том, что существует некий «еврейский вопрос», который требует незамедлительного решения, – именно так, как об этом упоминает руководитель ломбарда. Подобная убежденность ни за что не могла бы найти сторонников, если бы существовала просто как чистая идеология. Она должна была стать частью общественной жизни, в которой социальная, правовая и материальная дискриминация превратилась в ежедневную форму обращения с определенной группой людей. Ханна Арендт сформулировала это следующим образом: «Главное заключалось в том, что нацисты действовали так, будто мир уже был захвачен евреями и требовался контрзаговор в целях защиты. Расизм для них не был спорной теорией сомнительной научной ценности, но должен был воплощаться ежедневно в функционировавшей иерархии политической организации, в рамках которой было бы слишком “нереалистично” обсуждать его»{77}. Такая оценка наглядно подтверждается фразой Геббельса, которую он записал в дневник 20 августа 1941 г.: «Нужно только представить себе, что бы с нами сделали евреи, если бы обладали властью, чтобы понять, что необходимо делать нам, ведь властью обладаем мы»{78}.