Через два дня от Гиммлера пришел ответ: «Дорогой Бах, Вашу р<адио>т<елеграмму> с большим удовольствием и большой радостью прочитал» (21.12.1941){95}. Позицию фон дем Баха едва ли можно рассматривать исключительно как карьеристскую: он заинтересован в общем деле, и его представление о важности задачи, стоящей перед ним и всей немецкой культурной нацией, отодвигает на второй план личные неудобства.
Комендант Освенцима Рудольф Хёсс, например, пишет в автобиографических заметках, что «с начала массового уничтожения в Освенциме не был счастлив». «Я стал недоволен собой. Потом еще основная задача, непрерывная работа и ненадежность сотрудников. Непонимание и нежелание вышестоящих лиц услышать меня. Поистине безрадостное и незавидное состояние»{96}. Для коменданта лагеря смерти между словами «Освенцим» и «счастье» не было противоречия: единственное, что делало его несчастным, – это расстройство из-за недостаточного успеха, утомительной работы, равнодушия сотрудников и изнуряющей службы. Массовое уничтожение требовало такого труда, что это омрачало счастье коменданта.
Его жалоба на то, что с момента начала массового уничтожения он не был счастлив, ни в коем случае не связана с моральным аспектом службы. Речь идет только о технических проблемах и некомпетентности сотрудников, которые осложняют выполнение поставленной задачи. Если при чтении биографических свидетельств таких преступников, как Хёсс или фон дем Бах, на минуту заставить себя забыть, над чем они так неутомимо, до изнеможения трудились, становится ясно: подобные персонажи действовали не просто в рамках выполнения обязанностей – в их понимании их обязанность состояла как раз в том, чтобы выходить далеко за рамки необходимого, делать больше, чем от них ожидалось. Мобилизация такой мотивации, которая во многом связана с традиционной этикой долга и с гордостью за свой труд и его результаты, составляет одну из весьма сильных сторон национал-социалистической системы. Эта мобилизация оказалась возможна лишь потому, что участники были глубоко убеждены в осмысленности их задачи, поэтому были готовы делать все возможное.
4. Очевидно, что проект, за который все они ратовали, основывался, как говорилось ранее, на определении, что есть некий «еврейский вопрос», требующий немедленного решения. Обобщение этого определения – вопрос практики. Петер Лонгерих писал, что «еврейская политика» была центральным элементом национал-социалистической трансформации общественной структуры: «Режим снова и снова упрощал сложные проблемы, с которыми ему пришлось столкнуться, до нерешенного “еврейского вопроса” и ставил его в центр своей политики. Таким образом, режим закрепил антисемитское толкование действительности как обязательное, исключающее любые возражения. Все внутри- и внешнеполитические, военные, социальные, экономические и культурные явления были подчинены господствующему антиеврейскому дискурсу. В ходе этого процесса режим одновременно насаждал определенные модели поведения для большей части общества по отношению к еврейскому меньшинству, которые, подкрепленные пропагандой, должны были выражать согласие населения с “антиеврейской политикой”»{97}.
О том, что это означало на социальном микроуровне повседневности начиная с января 1933 г., можно прочесть у Виктора Клемперера, Лили Ян и Себастьяна Хафнера. Так, Лили Ян, еврейка, врач по специальности, которая была замужем за «арийским» врачом и жила в небольшом местечке рядом с Касселем, уже в течение 1933 г. ощутила полную изоляцию. Друзья и знакомые перестали общаться с семьей Ян. Сама Лили, до этого бывшая признанным и любимым врачом, ушла с работы, чтобы хотя бы мужу удалось сохранить свой кабинет. По дороге в магазин «она все время смотрела только себе под ноги, чтобы не смущать никого необходимостью поздороваться»{98}. Масштабная динамика десолидаризации общества в национал-социалистической Германии до сих пор не изучена социопсихологией, несмотря на то что демонстрирует возможность всего за пару месяцев переформатировать нормативное и социальное устройство общества и сформировать специфическую мораль – в данном случае национал-социалистическую. Недавно Михаэль Вильдт писал о том, какой открытой жестокостью отличалось повседневное преследование еврейских граждан сразу же после марта 1933 г. и какую роль в этой форме общественной практики насилия играла молодежь. О «тихом» преследовании евреев в первые годы национал-социализма, как о нем нередко отзываются, не могло быть и речи{99}.
98
Doerry Martin.
99
Wildt Michael. Gewaltpolitik, Volksgemeinschaft und Judenverfolgung in der deutschen Provinz 1932–1935, in: