В средние века у Зла, как и у Добра, были свои таинственные союзники, устраивавшие секретные сборища. Я далек оттого, чтобы живописать здесь — после стольких предшественников! — приапические и садистские оргии преступного шабаша: места встречи отравителей и разбойников, которые, под защитой чар суеверного страха, изо всех сил старались окутать свои неблаговидные деяния самой фантастической тьмой. Когда читаешь судебное дело Жиля де Лаваля, сеньора де Рэ, волосы на голове становятся дыбом и к горлу подступает тошнота; но мы запросто входим в этот роковой мир черной магии, где кощунственные обряды служат для прикрытия более действенных злодеяний, при которых убийца рядится в колдуна: под челом одного только маршала Бретани зарождались, цвели и созревали все извращения и злодейства, привычные для посетителей шабаша[34]; к тому же последние порой забывали приправить сатанинским «перчиком» презренное рагу из своих утоленных желаний. Возможно, роль магнетизма и оккультных воздействий в деяниях преступного шабаша немного преувеличена; подлинные адепты, вне всякого сомнения, оставляли за собой разумное использование этого великолепного агента. Что же касается торговцев приворотными зельями, то они были, по большей части, обыкновенными отравителями.
Но — помимо тайных скрещений Преисподней и Преступления и не менее тайных рыцарей Справедливости и Возмездия: помимо некромантов и вольных судей — мирные вилланы и безобидные буржуа также участвовали в качестве актеров в тогдашней великой трагикомедии. Подавляемая деспотизмом государств и нетерпимостью духовенства, жизненная активность, в самом деле, должна была разворачиваться в средние века в тени. Люди принимали заговорщический вид. Во всех слоях общества свирепствовала одна и та же болезнь — одержимость тайной, и секретные собрания устраивались повсюду. Сказочность (а люди так ее жаждали!) во много раз усиливала чары так называемого «шабаша», на котором бедняки странным образом братались с самыми крупными сеньорами, которых сильнее зачаровывало любопытство, нежели гордыня. На ночных сборищах, впрочем, довольно невинных, для которых странные церемонии служили лишь предлогом, люди испытывали несказанную радость от того, что ходили на цыпочках, произносили пароль замогильным голосом и подвергались большому риску очутиться на виселице.
Между тем, вовсе не беспокоясь о том, чтобы сеять страх или изумление; презирая, когда им не грозила опасность, все это изобилие мизансцен, подлинные посвященные тоже собирались вместе, и великая Исида восседала среди них. Были основаны герметические сообщества, которые были обязаны заимствованным названиям привилегией относительной безопасности. Напомним об ордене Тамплиеров (всем хорошо известны его происхождение и трагический финал)[35]; братствах Розы и Креста и Неизвестных философов, о которых история, наоборот, почти ничего не сообщает; и оккультном франкмасонстве, более или менее прямом продолжении ордена Тамплиеров, первые заседания которого, говорят, проводил Жак де Моле, перед тем как взойти на костер. Но современное франкмасонство — бредовая мечта какого-нибудь Эшмола — побочная и плохо привитая ветвь на древнем стволе — более не осознает даже наименее значительных из своих тайн; старые символы, которые оно почитает и передает с благоговейным формализмом, стали для него «мертвой буквой»: это язык, алфавит которого оно утратило, так что его тайные последователи даже не подозревают, откуда они идут, и не ведают, куда держат путь[36].
В целом же, если великие инициатические коллегии были оккультными семинариями древнего мира, то этого нельзя сказать о таинственных сообществах средних веков, сколь бы мощно ни подтверждалась их жизнеспособность. Ибо случилось так, что в Европе после крушения последних святилищ, этих очагов герметического синтеза, универсальная наука распалась на три ветви, и появились специалисты. Каждому — своя отрасль. Адепты страстно увлеклись: кто — каббалой, кто — астрологией и гадательными науками, кто — алхимией и оккультной медициной. Несколько исключительных гениев, мозг которых был создан для синтеза, по правде говоря, возрождают учение магов в его целостности: таковы Раймунд Луллий, Парацельс, Генрих Кунрат, Кнорр фон Розенрот, Элифас Леви; но большинство оккультистов, следуя своему особому темпераменту или господствующим влияниям своей среды, замыкаются в одной из трех наук Гермеса, каждая из которых соответствует одному из трех миров. Каббалисты, завороженные великими метафизическими проблемами, стремятся к познанию Божественного мира. Преимущественно склонные к психологии авгуры (я отношу к ним прорицателей, астрологов, хиромантов, физиогномистов, гадальщиков на картах и френологов) решают проблемы Нравственного мира. Что же касается алхимиков, более предрасположенных к изучению законов материальной физики, то они пристально всматриваются в Естественный, или чувственно постигаемый, мир.
Но изначальный синтез отличается таким единством и связностью, что все эти ученые, каковы бы ни были их предпочтения, ссылаясь на одни и те же аксиомы, всегда приходят к одним и тем же принципам: и для того, чтобы проникнуть в тайны науки, которую они специально избрали, им необходимо вначале составить аналогическую шкалу соответствий в трех мирах и, следовательно, полностью восстановить — по крайней мере, в период их ученичества— герметическую систему древних учителей.
Расскажем вкратце о самых знаменитых посвященных средних веков и нового времени.
При Пипине Коротком это был каббалист Седекия, колдовской силе которого люди той эпохи приписывали явления, наводившие на них ужас, как сообщают хроники. «Воздух был наполнен человеческими ликами; в небесах отражались дворцы, сады, бурные валы, корабли с надутыми парусами и армии, выстроившиеся в боевом порядке. Общая атмосфера походила на один большой сон. Считалось, что в воздухе можно различить колдунов, рассыпающих полными пригоршнями зловредные порошки и яды»[37]. Те, кто читал аббата де Виллара, имеют представление об этой оргии причудливых видений, сфотографированных при солнечном свете: в результате каких флюидических пертурбаций сменяют друг друга эти миражи, то ослепительные, то ужасные, подобные цветным отражениям огромного волшебного фонаря?.. Недаром Гермес написал свою аксиому: «Quod superius, sicut et quod inferius»[38]. Вполне закономерно, что небеса смутной эпохи отражают противоречивость земных вещей.
В правление Людовика Святого это был раввин Иехиил, замечательный электротехник, ненавидимый глупцами как за свой гений, так и за поразительное доверие, которым он пользовался у короля Франции. Вечером — когда таинственная лампа мага светилась[39] в окне, словно звезда первой величины, — если его враги, которым придавало смелости любопытство, шумно осаждали его дверь, он касался гвоздя, вбитого в стену его кабинета: и оттуда вылетала яркая потрескивающая, голубоватая искра — и горе тому бесцеремонному бедняге, который в этот момент тряс молоточек у его порога! Он начинал с воплями извиваться, сраженный неведомой силой; в его жилах бродила молния; казалось, что почва, внезапно разверзшись, наполовину поглощала его… и как только он вставал на ноги, то, наверное, удирал со всех ног, не допытываясь у земли, каким чудом она его извергла.
34
[См. судебное дело и смерть потрясающего злодея и висельника, каким был Жиль де Рэ:
35
См.
36
Масоны начинают понимать всю смехотворность своих суетных инициаций. Одни из них хотят упразднить символизм; другие, более дальновидные, стремятся к его рациональному объяснению. Одна
39
Свечение этой лампы тем труднее было объяснить, что люди видели, как она самопроизвольно загоралась, и знали, что в ней не было ни масла, ни фитиля.