Некоторые детали позволяют определить время написания редакции. Великие князья Московские (Василий Дмитриевич, Иван Красный и Иван Калита) называются здесь «самодержцами Русской земли». В применении к московским князьям такой титул стал употребляться лишь в конце 70–х годов XV в. Так, «самодержцем всея Руси» (и просто «самодержцем») называется Иван III, сын великого князя Василия Васильевича, «самодержца тоя же Рускиа земли», в Слове Пахомия Логофета на перенесение мощей митрополита Петра, написанном по случаю перенесения мощей в 1472 и 1479 гг., — т. е. около 1479 г.[156] В Московском своде 1477 г. Иван III называется «самодержцем Русскыа земли» в финальном известии (1477 г.) о смерти Пафнутия Боровского (в остальных случаях московские летописцы пользуются официальным титулом «великий князь Володимерский и Новогородский и всея Руси самодержец»)[157]. Есть все основания считать, что Сказание, написанное по поводу окончания строительства Московского Успенского собора в 1479 г., составлено Пахомием Логофетом: Сказание встречается в рукописях, как правило, вместе с Похвальным словом митрополиту Петру и Словом на перенесение мощей митрополита Петра — но оба Слова, как мы выяснили, атрибутируются Пахомию Логофету. В этом сочинении Иван III называется «самодержцем», «великим самодержцем», «великим самодержцем всеа Руси» и, наконец, «самодержцем всеа Рускиа земли»[158].
Итак, наши наблюдения показывают, что форма титула московских князей — «самодержец Русской земли», употребленная в Повести о Темир–Аксаке, в письменности XV в. имела ограниченное хождение и зафиксирована только в четырех памятниках, написанных в 1477—1479 гг., причем три из них (Похвальное слово митрополиту Петру, Слово на перенесение мощей митрополита Петра и Сказание о строительстве московского Успенского собора) точно связаны с именем Пахомия Логофета и переписывались в составе единого комплекса; к составлению же четвертого памятника (Свода 1477 г.), как было отмечено выше, Пахомий также имел вероятное отношение. Следовательно, титулатура в форме «самодержец Русской земли», можно сказать, специфически свойственна Пахомию Логофету.
С произведениями Пахомия Логофета согласуются идеологические установки новой редакции Повести о Темир–Аксаке. Важнейшим в этом свете представляется вопрос о взаимоотношениях светской и церковной власти. В редакции Епифания Премудрого значительная роль в повествовании уделена личности митрополита Киприана: митрополит «заповеда всем людем поститися и молитися, и молебны пети», во главе освященного собора он торжественно встречает Владимирскую икону в Москве, лично освящает Сретенскую церковь, поставленную на месте встречи иконы. Но важнейшие решения принимаются совместно великим князем и митрополитом: князь «погадав с митрополитом Киприаном и с всеми князьми и с бояры старейшими», приказал послать за Владимирской иконой Богоматери; «митрополит подумав с великым князем, съвет сътворишя» об увековечивании памяти о чудесном избавлении от грозного нашествия и решили поставить церковь на месте, где москвичи встретили чудотворную икону.
Акценты мало изменились в Первой Пахомиевской редакции. Решение о перенесении Владимирской иконы принимается опять же совместно: «Князь же великый Василей Дмитреевич и митрополит Киприан и прочии князи, братия великого князя, умыслиша съвет благ, да принесут чюдотворную икону Пречистыя Богоматере из града Володимера в град свой Москву»[159]. Дополнительный штрих — об участии в совете «братьев великого князя» — отвечает реалиям 1470–х гг.: как отмечает Пахомий Логофет, в церемонии перенесения мощей митрополита Петра в 1472 г. участвовали Иван III с сыном и «з братиею своею», по поводу отражения нашествия Ахмата в том же году «самодержець» радуется «с своею братиею и с всем воиньством»[160]. Однако в вопросе о поставлении Сретенской церкви инициатива отдана митрополиту, но в виде «совета»: «Киприян митрополит съвет сици съвещевает и глаголеть тако великому князю…» Решение принимается все же совместно: «И въскоре повелеша на том месте церковь поставити». Любопытно, что введенные в текст слова Киприана о чуде, бывшем «пред очима нашима», стилистически согласуются с замечанием Пахомия Логофета о чудесном избавлении от нашествия Ахмата в 1472 г., «яже видеста очи наши»[161].
Иначе трактуются указанные моменты в новой редакции Повести. На первое место выдвинут «самодержец Русской земли» великий князь Василий Дмитриевич, что соответствует историческим реалиям Московского государства в 70–х годах XV в. Великий князь призывает «князей своих и бояр» и объявляет им о своем желании послать в Владимир за иконой Богоматери, после этого уведомляет митрополита Киприана и «повелевает» ему принести икону в Москву. Введены дополнительные эпизоды (основанные на тексте Повести о нашествии Хоздроя) о молениях великого князя Василия Дмитриевича к Господу и Богоматери с просьбой о заступничестве. Решение о постах и молебнах митрополит Киприан принимает не самостоятельно, а только после того, как к нему послал «весть» великий князь. Строить Сретенскую церковь повелевают теперь совместно великий князь и митрополит.
156
С е д о в а Р. А. Святитель Петр митрополит Московский в литературе и искусстве Древней Руси. М., 1993. С. 133, 136, 137.
158
В рукописях Сказание имеет заглавие: «О церковном здании Успения Пречистыа Владычица нашей Богородица, иже в славном и превелицем граде Москве»: РГБ, ф. 310, № 232 (л. 104 об. — 106 об.); РГБ, ф. 256, № 153 (л. 32 об. — 40); РГБ, ф. 304 I, № 646 (л. 412 об. — 418); РГАДА, ф. 201, № 161 (л. 331—332 об.).
160
С е д о в а Р. А. Святитель Петр митрополит Московский в литературе и искусстве Древней Руси. С. 136—137.