Сумасшедший начал помахивать палочкой в такт музыке. Он тихо улыбался, покачиваясь всем телом. Видно, доносившиеся звуки были приятны его искушенному уху. Так он постоял некоторое время, потом указал своей палочкой на окна дома, где играл невидимый пианист, и быстро закивал головой. Это могло означать только одно: хороший пианист, хорошая музыка!
— Видели? — зашептал пекарю Иоганн Бетховен, когда фигура в черном удалилась. — Он показывал на мои комнаты! Недаром говорят, что устами младенцев и блаженных глаголет истина. Он похвалил моего сына! Оценил его игру!
— Может быть, — сдержанно согласился пекарь. — Но если бы даже вы, ваши ученики и все три ваших сына играли как ангелы, я все равно уже сыт по горло всем этим бренчанием, пением, топотом и визгом.
— Не думал я, что вы такой враг искусства!
— Я и не говорю, что я враг искусства, Я просто хочу спокойно спать.
— Господин домовладелец, должен вас предупредить, что вы навлечете на свою несчастную голову гнев его княжеской милости.
— Гм…
— Я бы на вашем месте не говорил «гм», а немедленно отказался бы от вашего требования чтобы мы съехали с квартиры. На афише, которую я только что показывал вам, вы могли прочесть, что мой сын уже выступал перед архиепископским двором. Вы не представляете себе, какой был успех, господа были в восторге! Князь обнял мальчика, погладил по щеке и не без труда скрыл слезы волнения. Ведь мне достаточно только сказать, что вы…
— Господин архиепископ человек справедливый, он знает, что ночью пекаря должны печь, а днем им надо спать, — парировал пекарь, однако уступчивая нотка в его голосе свидетельствовала, что он поколеблен в своей решимости.
Разве осмелится кто-нибудь в Бонне прогневить архиепископа? Его замок кишит гофмейстерами, камергерами, лакеями, егерями, конюхами, и бог знает, какие еще звания носит бесчисленная челядь вельможного владетеля.
Каждый из восьми тысяч боннских обывателей надеялся хоть что-нибудь уловить из золотого потока, который изливается из замка. К наиболее захудалым относились княжеские музыканты. Их у князя тридцать шесть, и один из них Иоганн Бетховен.
Пекарь Фишер отлично знал, что беззастенчивый квартирант принадлежит к самым ничтожным из княжеской челяди. Его покойный отец умел устроиться лучше. И, хотя происходил из фламандцев, сумел выдвинуться на почтенную должность капельмейстера. К тому же он владел двумя погребками со знаменитым рейнским.
К младшему же Бетховену пекарь почтения не питал. Однако был еще сын его, Людвиг! Ему всего семь лет, а но городу идет молва о его большом будущем. Кое-кто, правда, втихомолку посмеивается — насмотрелись на вундеркиндов! Но Фишер-то разбирается в людях! В мальчике есть что-то особенное, хотя как всякий мальчишка он и способен участвовать в разных проделках. Но он бывает подчас серьезен, как взрослый. Смотрит вдаль, не улыбнется, молчит и все о чем-то думает. Потом вдруг сорвется с места, ринется домой, и вот уже клавиши поют под его пальцами что-то такое, что еще, должно быть, не изображено нотными знаками. Фишер, правда, не играет ни на одном инструменте, по отличить настоящую музыку умеет. Все-таки ему довелось услышать ее. Это еще когда старый капельмейстер музицировал. А с ним его ученики и сын — тогда молодой красавец с многообещающим тенором.
— Чтобы вы не говорили, будто я не хочу пойти навстречу, господин Бетховен, так и быть, я подожду еще. Подожду ради Людвига. Но, пожалуйста, будьте потише но утрам, когда я сплю. Ведь музыка бывает не только форте!
Взяв свою странную ношу, тенорист кивнул и исчез в дверях. Поднявшись вверх по деревянной лестнице, Иоганн Бетховен вошел в кухню своей квартиры. У окна маленькой комнаты с низким потолком сидела хрупкая печальная женщина небольшого роста с каким-то шитьем на коленях. Она обратила к мужу свое худое, почти прозрачное лицо с ярким румянцем на скулах. Муж протянул ей узелок и горделиво объявил:
— Вот принес. Роскошь! Ты только взгляни!
Женщина поднялась. А в помещение тут же вбежали два мальчика — четырехлетний Каспар и двухлетний Николай. Оба коренастые и такие румяные, будто их щеки натерли кирпичом.
Опп толклись вокруг, с любопытством разглядывая сверток, который отец положил на чисто вымытые доски стола.
— Фрак! Совсем как мой, — спесиво изрек княжеский тенорист и развернул костюмчик из зеленой парчи. Он был маленьким и смешным, оттого что был копией костюма для взрослых.
Потом на свет был извлечен крошечный пестрый жилет с целым рядом пуговиц и коротенькие панталоны того же цвета, что и фрак. И наконец, паричок, белоснежный, завитой в множество продолговатых локонов.
— Точно так был наряжен маленький Моцарт! Людвиг будет нисколько не хуже! Ни платьем, ни игрой, — звучал хвастливый мужской голос. — Тебе, конечно, не нравится!
Она пожала плечами и вздохнула. Супруг возмутился:
— Да, конечно, тебе не нравится. А мне придется выложить целую кучу дукатов, уж поверь мне! Спасибо портной согласился подождать с оплатой до концерта. Материал он поставил отличный. Ты только представь себе, как Людвиг выйдет на сцену в зеленом фраке и белом парике! Шестилетний виртуоз! А шпага! Бог мой, совсем забыл! Нужно же еще достать маленькую позолоченную шпагу. У Моцарта была такая. Может быть, мне одолжат в театральной костюмерной?
— Несчастный мальчик! — почти беззвучно произнесла женщина.
— Несчастный? Хотел бы я знать почему?
— Поиграйте во дворе, мальчики, — неожиданно приказала мать. — Я не хотела говорить при них, — кивнула в сторону двери госпожа Бетховен, — но теперь я тебе скажу, что мне этот концерт не в радость.
— Почему? Может быть, Людвиг не хочет упражняться? Я его образумлю, — погрозил он пальцем.
— С обеда играет не переставая!
— Только бы опять не барабанил свои нелепые фантазии. Он это любит!
— Людвиг упражняется хорошо. Послушай только!
Оба умолкли. Быстрые и уверенные пассажи, доносившиеся из соседнем комнаты, слышались теперь отчетливее. Она продолжала:
— Он не подведет тебя. По скольких мучений стоило!
— Глупости! Он обожает[1] музыку с малых лет.
— Это верно. По все-таки он еще совсем ребенок. Иногда ему хочется побегать во дворе, поиграть в прятки, погонять мяч, а ты с этим не считаешься, прямо приковываешь его к роялю!
— Я делаю это ради его же будущего. Он должен стать великим пианистом!
— Но немного радости ты мог бы ему позволить, — возразила жена. — Признайся, Иоганн, ведь ты печешься не столько о будущем Людвига, сколько о деньгах.
— Может быть, у меня их много?
— Мы не выходим из нужды, это правда, но кто виноват? Твое жалованье, конечно, ничтожно. Что это — двести пятьдесят дукатов в год, с тремя-то детьми! Но ведь ты бы мог заработать еще столько же уроками музыки или пения. Только как бы это выглядело, если в самом деле пришли ученики, а ты бы в это время сидел в корчме? Да еще в таком состоянии, что ноту от ноты не отличить!
Муж внезапно поднялся с лавки:
— Как ты думаешь, Магда, не надо ли примерить костюм, посмотреть, к лицу ли он мальчику? — И, не ожидая ответа, пошел к двери: — Иди сюда, Людвиг!
Рояль умолк не сразу. Пианист закончил фразу и только тогда отнял руки от клавиш. И тотчас же появился в дверях. Это был невысокий крепкий мальчик. Волосы у него были удивительно густы, черны и откинуты назад, а кожа так смугла, будто он родился не. на Рейне, а где-то на юге, под жгучими лучами солнца. В темных глазах мальчика был вопрос: зачем позвали?
— У меня для тебя есть сюрприз, мальчик. Через неделю будет концерт. Смотри, как мы с мамой тебя нарядим, — хвастал отец, разворачивая костюм.
На лице Людвига отразилось разочарование. Глаза перебегали от стола к окну. Его манил весенний вечер, а портновское чудо совсем не трогало.
1
Выделение р а з р я д к о й, то есть выделение за счет увеличенного расстояния между буквами заменено жирным курсивом. — Примечание оцифровщика.