Неделю назад я шесть часов просидел в чулане подсадным, ожидая визита рэкетиров. Когда они объявились, в «Люгере М-15» Квадрата еще оставалось два слезоточивых заряда, но из опасения прослезиться самому ввиду наглухо запертых окон в салоне комиссионки воспользоваться им я не решился, так что пришлось прибегнуть к помощи ног. «Волка ноги кормят», — в это изречение, ставшее моим девизом, каждый раз я вкладываю смысл, присущий конкретному моменту. В случае с рэкетирами это означало отнюдь не то, что я спасся бегством: в небольшой перечень моих нарядов входит добок[2], элегантно дополненный черным поясом, а в таэквондо, как известно, ноги играют не последнюю роль. Восхищенный коллектив комиссионки рассчитался со мной пачками «Кэмела» — по штуке за каждую сломанную рэкетирскую конечность, а Квадрат, уплативший сверх тарифа, на целую неделю лишился своего почетного титула «Гэ».
Все же остальное время я выполнял мелкие поручения: договаривался с подрядчиками о ремонте офиса, возил всевозможные бланки, ведомости, уставы в типографии, ЖЭКи, Моссовет, РСУ, что, к слову сказать, мне вовсе не претило. Да, наш Квадрат не больно-то смахивает на гарднеровского Пэрри Мэйсона, а Анджела — на Деллу Стрит. И контора на месте Измайловской парикмахерской наверняка отличается от солидного агентства Пола Дрейка. Но даже когда значительная часть наших гонораров оседает на ее счету в банке, мы не огорчаемся: иметь работу и при этом быть самому себе хозяином — это кое-что значит! Петр Иванович Швец («И швец, и жнец, и на дуде игрец» — это про него) — белая кость, следователь-ас, любое дело раскрутит, в Прокуратуре Союза был на хорошем счету — и тот под нашу крышу попросился: надоело «на дядю» работать. Правда, в ЖЭКи и исполкомы Квадрат его не посылал, но Швец и сам от черной работы не увиливал, понимая, что все хлебаем из одного котла.
Четверть четвертого. Если мои «командирские» не барахлят — до поезда вагон времени, и я вполне успеваю поздравить племянника.
Распечатав «Кэмел», я блаженно затянулся дорогим дымом. Распечатанная пачка считалась началом работы. Так как я вообще не курил, а сигареты появлялись у меня лишь перед заданием, я научился укладываться в 20 штук. Если же на время выполнения уходило 3 штуки, это отнюдь не означало, что я затягивал работу: просто в таком случае остатки сигарет перепадали моей соседке по квартире Нике, студентке ГИТИСа… А еще я придумал, как извлекать из этого удовольствия профессиональную пользу: сигареты для меня были сродни узелкам на платочке, я легко запоминал, когда, где и при каких обстоятельствах выкуривал каждую, и в случае необходимости, как по вешкам, легко восстанавливал по ним прошедшие события.
По пути подвернулись «Спорттовары». Недолго покрутившись у сплошь арендованных кооператорами прилавков, я покинул магазин с парой тренировочных боксерских перчаток в коробке из-под обуви.
Сестра с племянником жили в Медведково. Туда пилить полтора часа. Можно, конечно, шикануть и взять такси, но мне не к спеху, к тому же чертовски не хочется начинать заклеенную «тонну».
«Не зря тебя Стольником прозвали», — всплыло вдруг Квадратово.
Да, уважаемый Гэ, не зря! Иначе я не проживу в городе, улицы которого превращены в торговые ряды; в стране, где продается и покупается все — от людей до танков, и при этом, судя по витринам, ничего не производится. Где у каждого в глазах по доллару, на каждом — импортные шмотки. Не проживу, не продавая себя как можно дороже, потому что я — сын распроданного Отечества, и не моя вина в том, что я родился в шестьдесят третьем и не умер в восемьдесят шестом.
2
Дверь мне отворил Мишка. Секунда — и он повис на моей шее.
— Ма-ама! Дядь Женя прише-ол!! — заорал мне в ухо.
В однокомнатной квартире вкусно пахло бисквитом; из кухни веяло теплом от включенной духовки — совсем как при маме, когда мы жили здесь втроем.
— К кому это сегодня ангел прилетел? — спросил я племянника, придав голосу максимум загадочности.
— Какой ангел? Который Карлсон, да?
Вытирая полотенцем руки, из кухни вышла Танька.
— Сегодня у него день рождения, — сообщила нравоучительно, — а «ангел» — это совсем другое… Разбогател? — забрала, у меня букет.
Пройдя в комнату, я водрузил Мишку на плечи.
— Поздравляю, поздравляю, счастья, радости желаю! — Подпрыгивая к потолку в такт дурацкому двустишию, приседал каждый раз — так, чтобы расстояние от пола до потолка казалось Мишке как можно большим, и у него возникло ощущение полета. В его смехе звучали нотки испуга и радости. Стряхнув племянника вверх тормашками на диван, я вручил коробку: — На!
Он тут же впился зубами в узел бечевки. Воспользовавшись паузой, я жестом фокусника извлек из кармана долг и переложил в Танькин фартук.
— Мерси, — чмокнул ее в щеку. — В одиннадцатый раз поздравляю с днем рождения моего племянника.
— Спасибо. Мой руки, я на стол подаю.
— Ух ты-ы-ы-ы!.. — потрясенный Мишка держал новенькие перчатки, как арбузы, еще не в состоянии сообразить, что с ними делать дальше. — Спасибо, дядь Женя!
— Носи на здоровье, — я натянул перчатку на худенькую Мишкину руку и начал усердно затягивать шнуровку.
— Твой дядя в своем репертуаре, — вздохнула Танька. — Нет бы хорошую книжку племяннику подарил или машинку!
В поисках скатерти она перебирала стопку белья в комоде, а ворчала так, для порядка. Мишке я не то чтобы за отца, но, по крайней мере, за единственного в доме мужчину. Сестра оберегает чадо от всех и вся: водит в школу за сто метров от дома, а когда он играет во дворе со сверстниками, не отходит от окна. Я же придерживаюсь другого мнения о воспитании, но у этого мнения есть существенный недостаток: оно не подкреплено личным опытом.
— Не надо машинку, — мотнул головой Мишка. — Я буду боксером, как дядя Женя.
— Правильно, племяш, — засмеялся я, принимаясь за вторую перчатку, — не можешь дать в морду — не проживешь, — последние слова произнес нарочито громко, чтобы поддеть Таньку на кухне.
— Жека, перестань! Чему ты учишь ребенка?
Я не ребенок, я боксер! — Мишка соскользнул с дивана и нанес мне пару ударов в корпус. Я упал навзничь, имитируя нокаут.
— Раз!.. Два!.. Три!.. — начал отсчет Мишка, подпрыгивая от нетерпения.
Поддев его лодыжку правым голеностопом, я легонько толкнул левой в колено, точно рассчитав траекторию его падения в мягкое кресло.
— Бокс! — вскочив, принял стойку.
— Дядь Женя, покажь приемчик, — попросил он.
Мы договорились, что каждый раз, приходя, я буду разучивать с ним новый прием рукопашного боя, а когда он овладеет двумя десятками ударов и бросков — отведу к Олегу Бойко, тренеру по саньде[3].
— Давай!.. В прошлый раз у нас что было?
— Подсечка задняя, — напомнил Мишка и лихо крутнулся на полу, подбив ножку стула.
— Так… Сегодня удар ногой. Называется «дольо-чаги». Нападай!
Мишка бросился вперед с оголтелым криком, я ушел с линии атаки и нанес легкий боковой удар носком.
— А потом — вот так, — провернувшись вокруг оси, пронес прямую ногу над его головой. — Это — «пандэ-дольо-чаги», врубился?
— Не-а, — растерянно моргнул племяш, — ты медленно показывай!
Под звон вилок и ножей с кухни я принялся наставлять племянника…
Неизвестно, что было бы со мной сейчас, не окажись у меня этих навыков. Мой учитель — кореец Ким Чель — дал мне больше, чем все остальные воспитатели, вместе взятые. Повстречались мы по воле случая. Я служил тогда на Дальнем Востоке, в Приморье, где Ким с сыном Ханом сторожили колхозную бахчу. Во время учений нам приказали развернуть антенны передвижных РЛС[4] рядом с его владениями. Хитрый сержант Семихов предложил въехать на бахчу и начать разворачиваться там в надежде на то, что сторож, желая сохранить ее невредимой, набьет кунги наших «уралов» арбузами; Семихов построил перед машинами опорожнившее перед этим канистру домашнего вина отделение.