Долгое время в окне ничего не происходило. Затем она увидела нечто невообразимое.
К ее ужасу, Аксенов и отец обнаружились на строительных лесах дома напротив. Сперва они ходили по шатким мосткам, а затем доски стали сбрасывать вниз. Это вышло и громко, и эффектно. А главное, это было о том же, о чем втайне мечтало их поколение, – о свободе, об упоении в бою, о борьбе и обретении.
Этим чувствам они предавались недолго. Уже свистел и бежал милиционер. Видно, у друзей ноги оказались длиннее, так как вскоре, запыхавшиеся и довольные, они сидели за обеденным столом.
Почему я это рассказываю? Потому что шестидесятнические бунты схожи с этим покушением на строительные леса… Или с проводами утраченной свободы со стаканом в руках… Впрочем – об этом уже говорилось, – дело не в результате, а в процессе. В интонации. В том, как это произнесено, а также – для кого. Если потом есть что вспомнить, то жизнь прожита со смыслом.
Василий Павлович так и написал на детской книжке: «…будем помнить, что с нами было…» Это был длинный и богатый событиями путь. В «Ожоге» он сказал об этом в третьем лице, от имени своего персонажа: «По Бродскому проедут осторожно / свернут на Наймана / по Рейну пропылят / как дунут Штакельбергом к Авербаху[11] / на Пекуровской лишь затормозят…» Теперь вы знаете еще один адрес, где ему всегда были рады и где он любил бывать.
3.4.56. Интересный факт, что из идущих на корабле 4-го все вдруг стали писать. И все что-то могут. Неужели у меня столько же литературного (пропущено; как видно, «дара». – А. Л.), как у них (Карпенко[12], Аксенова)? А может быть, и меньше? Жаль будет этих пяти последних лет и трех будущих. Хотя?..
23.3.63. Сейчас в искусстве происходят события. Бьют всех – Аксенова, Вознесенского, Эренбурга. Печальная картина![13]
6.4.63. Покаялся в «Правде» Васька[14]. Моя привязанность к нему более прочна, чем наоборот. Он не ответил ни на одно мое письмо.
31.5.63. В эти дни приезжал Васька. Счастливый, хотя и более осторожный, чем всегда. Талант у него огромный, а вот работает он очень мало – слишком ему все просто. Щедр до мотовства. Мил, добродушен, и одновременно его дружба пугает, так как чувствуешь, что все это не остается у него в сердце, все это «с глаз долой, из сердца вон».
Прочел он мою повесть, считает ее «на уровне», хотя там много стилистических неточностей. «На уровне того, что было в „Юности“».
Тогда я попросил порекомендовать ее в «Юность». Васька замялся, а потом сказал: «Но ведь там уже была повесть о врачах».
– Так ведь это было в 59-м году («Коллеги»).
– Ну ладно, можно показать[15].
3.8.63. Приехали родители в Комарово. Папа возвращался с пляжа, и вдруг его догнала «Волга». Два человека спросили его: «Как найти доктора?».
– А что у вас случилось?
– Очень плохо с Ахматовой. Мы приехали в гости – и вдруг сердечный приступ.
– Раз с Ахматовой – это другое дело. Я дам вам врача, – сказал папа. – Если бы кто-то другой – тогда бы я этого не сделал.
– Если бы это был Кочетов[16], мы бы не поехали сами.
И вот я уже мчусь к Ахматовой. Волнуюсь. А вдруг – что-то серьезное. Ведь у меня даже нет шприца и лекарств. Ругаю отца. В дороге узнаю, что оба парня в машине – переводчики – один Борис Николаевич (или наоборот) Томашевский[17], и они приехали на Совещание европейских писателей, которое проходит в Ленинграде[18]. Туда же приехал Васька.
В квартиру Ахматовой пустили не сразу, а вначале предупредили ее. Я вошел в темную комнату, завешенную коричневыми шторами, и даже не решился оглядеться. Над кроватью иконы – маленькие. Старинные вещи – комод, деревянная кровать[19].
Анна Андреевна сразу произвела впечатление очень усталой. Полная, седая, с лицом «благородных старух», говорит медленно, немного нараспев, и, казалось, каждым словом подчеркивает свою усталость.
– Я хочу, чтобы вы рассказали о приступе.
Она подняла руки и показала на челюсть.
– Заболело сердце и стянуло челюсть. – Пауза. – Это у меня бывает. Я приняла валидол, поставила горчичники на грудь – и прошло. Вы, наверное, хотите посмотреть пульс?
– Я хотел еще поговорить.
– Я очень устала от разговоров. Сегодня приехали иностранцы, и я устала от них. До этого я себя хорошо чувствовала.
Я послушал ее и ушел. С ребятами в машине мы немного поговорили о Совещании.
5.8. я дежурил и потому не мог повидать Ваську.
6.8.63. Вечером Васька – Аксенов – человек, в которого я очень верю как в писателя. Расцеловались. Мы любим друг друга, поэтому говорить нам легко. Он лежал усталый – обсуждали все, что случилось в мире. И опять китайцы[20] – это не слезает с языка. Все понимают, что разрыв – великолепное дело. Потом пошли ужинать на Крышу, где членов Европейского совещания кормят. Я, наверное, впервые попал в общество иностранцев и чувствовал себя вполне растерявшимся. Разговаривали, ели. И вдруг Васька показал мне Эренбурга. Илья Г. сидел за соседним столиком. Седой, лохматый, с очень тонкими и, пожалуй, мелкими чертами лица, бледный. Совсем старик. Смотреть было неудобно, и я отвернулся. К столику подошел греческий писатель (фамилию пока не знаю), очень известный в Греции, с переводчицей. И сел напротив нас. Мы передвинулись и заговорили. Он не читал Ваську, попросил его написать названия книг на английском, итальянском, французском, а потом дать автограф. Его дочь учится в Сорбонне. Он пошутил:
11
Штакельберг Л. Д. (1909–1944) – преподаватель Института им. Лесгафта в Ленинграде, автор довоенного учебника по теории физического воспитания. См. воспоминания его сына:
16
Кочетов В. А. (1912–1973) – писатель, в 1955–1959 гг. – главный редактор «Литературной газеты», с 1961 г. до конца жизни – главный редактор журнала «Октябрь». Одна из самых мрачных фигур «охранительного лагеря». В этом качестве отметился в основных событиях литературной жизни – громил Зощенко и Ахматову, отрицал «оттепель», боролся против «Нового мира» Твардовского. Его взгляды отразились в прозе, жанр которой историк Р. Медведев определил как «роман-донос, роман-пасквиль». Политика «Октября» характеризовалась, впрочем, и некоторой непоследовательностью – иногда журнал публиковал авторов с неблизкими взглядами. Здесь печатались В. Максимов (в 1967–1968 гг. он был членом редколлегии журнала), П. Антокольский, Н. Рубцов, И. Волгин. Скорее всего, это свидетельство не демократизма, а прагматизма: все же журнал существует для читателей, и не может ограничиваться узким кругом «своих» авторов.
18
Конгресс Европейского сообщества писателей на тему «Судьба романа» проходил с 5 по 8 августа 1963 г.