Возможно, именно поэтому о воздушных боях, по сравнению с другими разновидностями боевых действий, написано так мало книг. И, может быть, именно поэтому со временем летчики становятся молчунами, помешанными на технике и редко удостаивающими своим посещением поэтические чтения и другие подобные мероприятия.
Я был самым молодым пилотом, когда-либо летавшим на «Мираже». Поэтому не прошло много времени, прежде чем я поверил, что если я и не король неба, то, по меньшей мере, один из принцев.
Глава 32
1971–1972 годы
Родители военнопленного — отдельный мир. Все те годы, что я был в армии, у моих родителей, иммигрировавших в подмандатную Палестину еще в двадцатые годы, будучи юными сионистами, жизнь тоже была нелегкой. Тем не менее они никогда не пытались меня отговаривать и не показывали своей тревоги. Когда же они позволяли себе выказать беспокойство, речь неизменно шла о судьбе страны или еврейского народа.
Все время, пока я находился в Египте, мои родители твердо отказывались что-либо предпринимать в обход или через голову ВВС, избегали любых контактов со средствами массовой информации, которые непрерывно осаждали и их, и Мирьям. Они выбрали жить обычной повседневной жизнью, чтобы ни у кого не создалось впечатления, что они заслуживают какого-то особого отношения. Когда родственники во Франции предложили попробовать заручиться помощью бывшего премьер-министра Мишеля Дебре[68], на которого у них был выход, мои родители твердо отклонили это предложение.
«О Гиоре позаботится государство Израиль, и никто другой!» — повторяли они снова и снова. В конце концов, именно ради этого они уехали из Польши, отец в девятнадцать, мать в шестнадцать лет. Мы никогда об этом не говорили, но в душе я глубоко благодарен им за то, что они оказали мне честь столь благородным поведением.
Тем не менее я понятия не имел, не сделал ли их жизнь невыносимой, вернувшись в боевую авиацию. Мирьям, вынашивая нашего первенца, была на шестом месяце, когда я вернулся в строй и снова начал летать. Она никогда не пыталась меня отговаривать. Для нее я был неуязвимым. Ей казалась, что я наделен какой-то сверхчеловеческой живучестью. Кроме того, она, как и я, верила, что полеты являются важнейшей и неотъемлемой частью «лечения», которое сделает меня таким же Гиорой, каким я был до 11 сентября 1969 года.
Однако мои родители до последнего ничего не знали. И мне было важно, что они скажут, когда я поставлю их в известность. С моим возвращением в боевую авиацию по умолчанию было связано несколько проблем. Я понимал, что возлагаю на них тяжкую ношу. Однако я знал, что, в соответствии с семейной традицией не выказывать никаких эмоций — фактически это послужило фундаментом их двойной жизни, когда они одновременно строили свою семью и свое государство, — свое внутреннее беспокойство они будут хранить в себе.
Вечером я позвонил им и попросил к телефону отца:
— Сегодня утром я летал на «Мираже», — сказал я.
Ответ не заставил себя ждать:
— Поздравляю. — И дальше — молчание.
Зная, какой эмоциональный человек скрывается за этим внешне невозмутимым фасадом, я продолжил разговор. Я немного рассказал ему о полете и сказал, что вечером в пятницу, во время субботней трапезы, мы сможем обо всем поговорить, и я расскажу ему о своих планах.
— Поздравляю, — снова сказал отец. И я точно знал, что сейчас он сидит дома, в своем любимом кресле, и на глаза у него наворачиваются слезы.
Невозможно пасть ниже, чем оказаться лежащим на жестком холодном полу одиночной камеры. На всей земле не найти места дальше, чем вражеская тюрьма во время войны. В Египте я не до конца понимал, насколько жизненно важным будет для меня летать — причем не просто летать, а служить в боевой авиации и летать на истребителе. Для меня это был единственный способ вернуться к старым добрым временам, к своей прежней жизни.
В Египте, в одиночном заключении, я твердо решил, что снова буду летать — может быть, только потому, что заявил об этом Саиду в тот судьбоносный момент, когда боролся за сохранение своего человеческого достоинства и независимости, за сохранность своей маскулинности. Прямо скажем, совершенно ребяческая причина для того, чтобы вновь оказаться в самолете, летающем с двойной звуковой скоростью на высоте, когда небо из голубого становится насыщенно-синим[69]. Однако здесь, в Израиле, после того как с техническими моментами было покончено — да, я могу пилотировать «Мираж», — мне необходимо было приступить к выполнению куда более трудного задания, которое будет труднее самого пребывания в плену — стереть все следы внутреннего плена.
68
Мишель Дебре (1912–1996) — французский политический деятель еврейского происхождения, близкий сотрудник Шарля де Голля, первый премьер-министр французской Пятой республики (1959–1962), один из крупнейших политических деятелей послевоенной Франции.
69
С увеличением высоты цвет неба становится более синим. В стратосфере, где рассеивание происходит в основном только на молекулах воздуха, а плотность его невелика, цвет неба черно-фиолетовый. По наблюдениям космонавтов, на высотах 300 километров небо черное, при этом даже днем хорошо видны звезды.