На лекциях и дискуссиях Литературно-артистического клуба его члены, большей частью своей студенты вузов, испытывали волнующий трепет причастности, когда узнавали слова и фразы выступавших, служившие кодом, несущим идеи революции, конституции и социализма. Пока этот кулуарный словарь оставался выпускным клапаном парового котла, а не подстрекательством к действиям, власти, несомненно, считали для себя удобным не обращать внимания. Кодовым словом для социализма служил "коллективизм", и модное одесское общество было заинтриговано объявлением, что Владимир Жаботинский прочтет лекцию об "индивидуализме и коллективизме". Сочетание такой темы и личности выступавшего было особенно заманчивым. Одесситы ценили творчество блестящего, жизнерадостного автора, который и в Италии, и в Одессе редко обращался к серьезным темам, а когда это случалось, демонстрировал удовлетворительные радикальные тенденции. Но его настоящее имя многие узнали только в этот вечер.
Собрался полный зал — публику ждало потрясение до глубины души. Лекция была сугубо философской, раздумья лектора подкреплялись неортодоксальными социалистическими идеями Лабриолы и были окрашены влиянием работ Бакунина, Кропоткина и других теоретиков анархистского движения. Жаботинский утверждал, что интересы личности должны быть во главе угла и что идеальным является общество, служащее этим интересам.
Не массы, а личность является создателем и двигателем прогресса.
Моисей, Иисус, Аристотель, Платон, Декарт, Кант, Микеланджело, Да Винчи, Шекспир, Пастер, Бетховен — вот кто прокладывал массам дорогу к лучшей жизни. Человек, лишенный личностных характеристик, не отличается от животного; организованный коллективизм парализует, вплоть до уничтожения, человеческую индивидуальность. "Для меня, — заявил двадцатилетний Жаботинский (выглядевший, по свидетельству очевидца, на неполные 17), — как и для всех свободолюбцев, муравейник и пчелиный рой не могут служить моделью человеческого общества. Коллективистский режим, подчиняющий себе индивидуума, ничем не лучше феодализма или авторитарного правления. Равенство и справедливость такого режима основаны на организованном производстве, распределении и потреблении, которые контролируются правительством; в случае неподчинения на бунтовщиков обрушится тяжелая длань правительства, и виновники будут вздернуты на деревья во имя равенства и справедливости. Нет, Бакунин был тысячу раз прав, когда сказал Марксу, что, если рабочим удастся установить режим, который проповедовал Маркс, он окажется не менее тираничным, чем предшествующий".
В то же время, продолжал Жаботинский, индивидуализм — союзник подлинного равенства. "Все индивидуумы равны, и если по дороге к прогрессу кто-то споткнется, общество обязано помочь ему встать на ноги". Социалистическая в большинстве своем публика, слушавшая до сих пор в ошеломленном молчании, взорвалась в бурном протесте. "Эта еретическая речь, — вспоминает один из присутствовавших, — подействовала на слушателей, как красная тряпка на быка. Крики "Долой!" и "Позор!" охватили зал; в последующей дискуссии ни один самый жесткий эпитет не миновал Жаботинского. Наконец председатель объявил, что невежливые ораторы будут лишены слова. Жаботинский подскочил на месте и взмолился не отнимать слова у выступавших. "Пусть чертыхаются, — сказал он. — Это, по-видимому, единственный ведомый им способ выражения мыслей и ощущений. Я за абсолютную свободу слова". Раздались аплодисменты, на этот раз в его адрес.
Сам он тоже не пощадил противников в ответном слове. "Да, — сказал он. — Я уважаю Бакунина и Кропоткина, которых вы, конечно, не читали. Но я не анархист, я признаю необходимость государственной власти. Разница между мной и вами заключается в том, что для меня власть представляется по характеру верховным судом, надпартийным, стоящим вне группы и отдельных индивидуумов и не вмешивающимся в экономическую, общественную и частную жизнь градодан, если дело не касается ущемления гражданских свобод. Для вас же власть — полицейская дубинка, отличающаяся только тем, что она будет в ваших руках. Для вас цель оправдывает средства и, таким образом, все допустимо. Для вас классовая борьба — священная идея, даже если она ведет к кровопролитию. Жрецы Молоха тоже верили, что их бог ненасытно нуждается в крови. Вы верите, что надежнейший путь к истине и справедливости омыт слезами. Вы идеализируете рабочий класс, как когда-то идеализировали феодализм. Ему вы приписываете, без достаточного основания, все положительные человеческие качества, а тем, кто к нему не принадлежит, все дурное. Для меня рабочий класс состоит из таких же личностей, как и все, и день, когда он придет к власти, приведет к вырождению общества и человечества; творческая личность будет уничтожена и раздавлена"[40].