Из внутреннего двора доносились голоса моих товарищей. Они были заняты беседой. В конце концов, сержанту, так уважающему борцов за свободу, не было велено оказать им "особое внимание". Больше часа они веселились во дворе и в темноте выкрикивали мне приветствия. Потом они разошлись по своим нарам, и наступила ночная тишина и покой. Сержант подошел к моей двери и спросил через окошечко:
— Желаете погулять, сэр?
Я вышел и прошелся с ним кругом по террасе; и он поведал мне, что оказал и двум арабским насильникам "особое внимание". Правда, без приказа свыше: он взял их за уши, столкнул головами и запер в раздельных камерах. Где — не сказал. В конце нашей прогулки он остановился, огляделся по сторонам и прошептал мне на ухо:
— Сэр, здесь снаружи, у колючей проволоки, стоит группа ребят, хотят перекинуться с вами парой слов. Хотите к ним подойти? Только, пожалуйста, беседуйте тихо.
Я подошел один к забору. Сержант остался на террасе. В темноте я увидел темные тени, четыре-пять, сидевших на земле. Когда я подошел, они поднялись на ноги, и я спросил на иврите:
— Кто?
Они были из "бунтовщиков", которых мне не удалось спасти от приговора военного суда. Их отправили в тюрьму в Египте, одного на год, других на четыре и семь лет, но теперь все получили помилование. Большинство уехало в Америку, некоторые вернулись в Палестину.
Они узнали, что я в Кантаре, там же, где навещал их дважды в день во время суда, и теперь по секрету пришли сказать мне — сказать — и не могли найти слов"[738].
Объяснения, почему было решено отправить Жаботинского и его товарищей в Египет, получено никогда не было. В палестинских тюрьмах, в конце концов, хватало места.
В еврейской общине считалось, что их переведут из Египта дальше, в Судан (управляемый тоже британцами), и там, вдали от всякой еврейской общины и независимого внимания общественности, в абсолютной власти их имперских и арабских тюремщиков, их подвергнут обычным условиям "принудительного труда", которому подвергали "туземное" население. Даже четыре-пять лет было бы достаточно, чтобы преподать урок этому дерзкому еврею, осмелившемуся дать отпор имперским хозяевам, и молодым людям, оказавшимся достаточно глупыми, чтоб его поддержать. Никакого объяснения о неожиданном новом решении не посылать их в Египет и вернуть в Палестину они не получили. Но причина прояснилась скоро: приговоры были торопливо "пересмотрены".
Наутро после ночевки в Кантаре Жаботинского и двадцать его попутчиков отвезли на железнодорожную станцию — на поезд в северном направлении. Он снова получил купе в первом классе, теперь уже без сопровождения британских военных. Новость о пересмотре уже облетела страну; на платформе в Лоде их снова поджидала толпа. Кордон полицейских и солдат не дал никому подойти ближе. В Хайфе перрон был пуст, но на улице людская масса приветствовала, пела и кричала "Да здравствует Жаботинский", "Да здравствует Хагана" — и двинулась к ним, но солдатский кордон сдержал напор. Толпа замаршировала вслед уводимым пленникам, распевая песню "Техезакна":
Пусть ваши руки будут сильны, братья,
Любящие пыль родины, где бы ни были.
Не падайте духом, идите, плечом к плечу,
Радостно и с торжеством, на помощь своему народу
В этом сопровождении они прибыли в хайфскую тюрьму, где провели ночь перед отправкой в Акрскую крепость.
Жаботинского поместили в отдельную камеру, и вскоре его навестила делегация ведущих членов хайфской общины: Зелиг Вайкман (шурин Вейцмана), Натан Кайзерман, управляющий Англо-Палестинским банком, и Барух Бина, представлявший Сионистскую комиссию.
Они пришли с новостями: приговоры изменены. 15 лет Жаботинскому — на один год, и три года девятнадцати — на шесть месяцев.
Когда иностранный отдел в Лондоне получил сообщение об этом из Каира, один из высших чинов заметил:
"Это чрезвычайное понижение и, если сообщение правдиво, создается впечатление, что суд, вынесший первоначальный приговор, был необоснованно расположен против евреев"[739].
Снижение сроков заключения по приказам главнокомандующего египетским экспедиционным корпусом произошло не случайно.
Репортаж о свирепых приговорах, появившийся в лондонских газетах 20 апреля, потряс всех. Один из уважаемых государственных деятелей сказал Паттерсону: "Военное начальство в Палестине, должно быть, с ума посходило". Над головами правительства стала собираться гроза. Лондонская пресса, а следом и провинциальные газеты сообщали новости с неприкрытой симпатией к Жаботинскому. Все они напомнили своим читателям о его роли в организации легиона и мобилизации поддержки Антанты еврейством России и Америки. Они добавляли, что его влияние на мировое еврейство сохранилось и приговор ужаснет евреев[740]. Читателям сообщали, что в Жаботинском евреи видят своего Гарибальди.
738
Архив парламентских документов (PRO), Иностранный отдел 371/5118/0475, 29 апреля 1920 г.