Из него очевидно, что он сожалел о невозможности аннулирования также и обвинения, что во владении Жаботинского был тот самый знаменитый револьвер.
Он пишет: "Положение за номером 57, согласно которому сформулировано обвинение, не предъявлено как доказательство и не подсоединено к делу. В свидетельстве обвинения признается, что револьвер был сдан до объявления военного положения". К сожалению, Жаботинский признал, что знал и до объявления военного положения, что не должен носить оружие.
Тем не менее главной мишенью генерального адвоката стали обвинения 3 и 4, сформулированные по Оттоманскому уголовному кодексу:
"Ничто в ходе расследования не демонстрирует, каким образом сформулировано обвинение военного суда в нарушении Оттоманского уголовного кодекса, и не представлено свидетельство ни одного правового эксперта, что собой представляет закон Оттоманского уголовного кодекса. Более того, статьи обвинения сформулированы взаимоисключающе и очень туманным и неопределенным языком, но постольку предоставленные мне материалы позволяют вынести мнение, — по моему мнению, приобретение оружия в целях защиты от имеющего место или ожидаемого нападения не подлежит статьям Оттоманского уголовного кодекса, по которым вынесено обвинение, и соответственно для приговора нет достаточных оснований. Ничто в свидетельстве обвинения не противоречит утверждению защиты, что оружия было приобретено исключительно в целях защиты"[761].
Тем не менее Жаботинскому предстоял длительный и трудный путь, прежде чем генеральный судейский адвокат вынес свое заключение.
Для вейцмановского "заключения" о Жаботинском не было оснований, конечно, даже и по формальным, "техническим" критериям. Он не был знаком с протоколами судебного заседания, ни с обвинениями, ни с защитой. Его покровительственный тон создавал впечатление о "молодом человеке", то есть, человеке, еще несколько незрелом, готовом в патриотическом и гражданском рвении нарушить закон — без полномочий от каких бы то ни было еврейских органов.
Безответственное суждение Вейцмана явно не убедило газету "Манчестер Гардиан", чья редакционная статья была опубликована спустя неделю. К тому времени сроки уже уменьшили. Охарактеризовав Жаботинского как "доблестного бойца, известного в этом качестве евреям всего мира, всегда готового отдать жизнь за свое дело, этакого еврейского Гарибальди", статья продолжала: "Огромное расхождение в двух приговорах само по себе создает тяжелое впечатление о военном суде, вынесшем первый. Но и так дело не разрешено. Даже если Жаботинский и был вооружен, организовал отряд самообороны и даже его использовал (что, тем не менее, он отрицает), наличествует prima facie доказательства, что у него на то были все основания из-за полной неспособности военных властей исполнять свои обязанности. Антиеврейский бунт, организованный местными арабами, в котором приняла, как говорят, участие арабская полиция, продолжался три дня; более 200 евреев были убиты и ранены; еврейские женщины поруганы (между прочим, вопиюще, что эти негодяи получили тот же срок, что и господин Жаботинский), дома и лавки евреев разгромлены и совершено прочее насилие. И все это время власти, предупрежденные заранее, что поднимается брожение, не сумели обеспечить необходимую безопасность еврейского населения. Так ли уж удивительно, что они попытались защитить себя сами? Так ли ужасно, в этих условиях, что кто-то из них попытался вооружиться? Было бы удивительно, если бы оно было пущено в ход для самозащиты? Требуется гораздо больше сведений, чтобы полностью судить об этом деле.
Но, безусловно, кажется, что отдать под суд военные власти, ответственные за события в Иерусалиме, стоит по меньшей мере не меньше, чем господина Жаботинского. И может быть, они вполне удовлетворительно обменяются местами"[762].
В день, когда этот комментарий был опубликован, стали известны дополнительные меры, принятые администрацией после погрома. Помимо двух насильников, обвинение в подстрекательстве предъявили 6 арабам. Троих оправдали, одного приговорили к 2 годам заключения и штрафу в 120 лир. Остальные двое — известные верховоды, Хадж Амин, в заговоре с которым был Уотерс-Тэйлор, и Ареф эль-Ареф — были отпущены под залог.
Они немедленно бежали за Иордан.
762
Интервью Шехтмана с одним из студентов, Леви Бакстанским впоследствии секретарем Англо-Сионистской федерации (Шехтман, т. I, стр. 364).