Жаботинский выразил свое несогласие, как видно, аргументируя, что в мире, видевшим ужасы войны, голодная забастовка не будет иметь эффекта, — но большинство было против него. 4 июня было отправлено письмо, извещающее еврейские органы, что забастовка начнется 10 июня.
Новость облетела страну и привела к потоку телеграмм, писем и визитеров со всех концов с просьбами воздержаться. Прибыли делегаты из общинного совета и даже из "Ахдут а-Авода"; но пленники стояли на своем. Тогда вмешался верховный раввин Кук.
Его величайший моральный авторитет — даже нерелигиозные и антирелигиозные социалисты относились к нему с почтением — чрезвычайно возрос в связи с его потрясающим призывом нарушить празднование Пасхи из-за ареста Жаботинского. Теперь же он послал теплое, полное эмоций обращение, которому пленники противостоять не могли. К облегчению общинного совета, Сионистской комиссии и наверняка британского правительства, они отказались от голодовки.
Все заключенные были в добром здравии; британское правительство испытывало чрезвычайное неудобство и явно было вынуждено защищаться от резкой критики в парламенте и прессе.
Казалось, чувства общины и муки заключенных и их реакция не находили отклика в душе Вейцмана. Он продолжал демонстрировать сарказм и гнев; ишув, по его представлению, был не в состоянии понять, насколько низки их заботы на шкале приоритетов. Чего, возможно, не осознавали палестинцы, включая Эдера, — это радикального расхождения Вейцмана с настроениями и мнениями общины. Первым тому сигналом являлось его заявление в "Манчестер Гардиан", что Жаботинский был "формально виновен". Еще более красноречивой стала его корреспонденция уже от 2 мая. Старый английский друг леди Эмма Каролина Шустер поздравила его с постановлением в Сан-Ремо и выразила беспокойство о Жаботинском[788]. В ответ Вейцман упоминает о "великом испытании погромом", но добавляет: "Однако все это уже, возможно, забыто?!" — и никак не отвечает на ее вопрос о Жаботинском[789].
1 июня Вейцман отправляет генералу Макдоноу, генерал-адъютанту армии, копию протокола судебного процесса, составленного Элиашем и который, как он невыразительно добавляет: "Вы можете найти достойным интереса"[790]. И снова ни слова о безобразии суда или о том, что было несправедливо карать Жаботинского за попытку защитить свой народ, не говоря уже и о намеке на требование пересмотра.
Действительно, вплоть до того момента, спустя шесть недель после приговора, в переписке Вейцмана и в документах Сионистской организации нет ничего конкретного для освобождения арестантов.
Он же еще через неделю пишет Эдеру: "Мы сделали все, что могли, для освобождения Жаботинского". Характер действий описан в следующем параграфе письма:
"Я виделся с господином Уинстоном Черчиллем. Он обещал предложить лорду Алленби отпустить Жаботинского и коллег под залог. Господин Черчилль телеграфировал об этом лорду Алленби, и тот, как видно, предложение отверг. Официальные лица здесь справедливо утверждают, что им сейчас затруднительно оказывать давление на лорда Алленби и провоцировать его на подачу в отставку; они должны выждать неделю-другую прежде чем принимать дальнейшие меры. Генерал-адъютант разделяет это мнение, а он, как вам известно, дружественно расположен; так же считает Филипп Керр и друзья в Иностранном отделе. Все они говорят, тем не менее, что как бы ни был смягчен приговор, он не может оказаться меньше, чем два-три месяца, и с их позиций неясно, к чему вся эта суета, поскольку очевидно, что даже в худшем случае Жаботинского освободят как только в Палестину прибудет Сэмюэл, что должно произойти 1 июня. Им потому и не понятно, почему нужно на сегодняшний день оказывать давление на Алленби, провоцировать дискуссию, могущую только повредить, и повредить значительно, нам всем, когда дело может разрешиться мирно в течение последующих трех недель"[791].
И снова ясно вырисовывается формулировка вопроса в представлении Вейцмана: принятие в принципе идеи, что дело заслуживало наказания, хотя приговор излишне суров; таким образом, судебный процесс оправдан. Следовательно, вопрос о расследовании действий самой администрации (как того требовал Жаботинский, еврейская община и влиятельные голоса в Великобритании) попросту не рассматривался. Он полагал, что Жаботинский и его товарищи по заключению могут и должны отнестись с благоразумием к нескольким дополнительным неделям в тюремных условиях. Он не учел также, что это обеспечивало им навсегда тюремное прошлое.