То, что он и его товарищи были "прощены", само по себе возбуждало негодование; то, что помилование включало насильников-арабов, казалось непереносимым. Из Хайфы Жаботинский отправил телеграмму в "Гаарец": "Я отношусь к амнистии совершенно отрицательно. Я отправил резкий протест в Сионистскую комиссию, а в Иерусалиме я выступлю перед общественностью"[796].
Он прибыл в Иерусалим в понедельник рано вечером (12 июля). Тысячи приветствующих жителей заполонили платформу, сквер и окрестные крыши. Жаботинского на плечах вынесли из вокзала. Автомобиль, принадлежавший больнице "Хадасса", доставил его домой. Через два часа, вместе с матерью, женой и сестрой, он появился во дворе школы Лемеля, переполненной 3000 торжествующих иерусалимцев.
Всех арестантов рассадили на подиуме. Вел церемонию Моше Черток — тогда всего лишь двадцатилетний птенец, но уже ведущая фигура в рабочем движении. Шестеро выступавших представили приветствия от всех национальных и городских организаций (включая Хагану, пустившую корни повсюду в стране), а затем теплое письмо от главного раввина. Два букета цветов, в медных вазах, отлитых студентами школы искусств "Бецалель", были поднесены к помосту Жаботинскому и Малке.
Остальных из большого числа выступавших, обычного для подобных собраний, убедили отказаться от слова, чтобы толпа послушала Жаботинского.
Разразилась буря аплодисментов и приветственных выкриков, в воздух полетели шляпы, и прошло некоторое время, пока, Черток не восстановил порядок.
Общинное руководство опасалось речи Жаботинского, зная о его возмущении амнистией и его критику сионистского руководства, ставшую еще горше за время заключения. Они хорошо осознавали также, что народ поддерживает Жаботинского не только как "защитника Иерусалима", "Пленника Акры", "Отца Еврейского легиона", но и как человека, чьими многочисленными предупреждениями о надвигавшемся погроме пренебрегли сионистские вожди.
Жаботинский немедленно развеял их страхи. "Мы пришли сюда не критиками, а друзьями и помощниками", — начал он. Ни в содержании, ни в тоне выступления не прозвучало ни тени воинственности. Но четко изложенные выводы изложены были бескомпромиссно. Он проанализировал достижения корпуса самообороны, предотвратившего распространение погрома в Новый город и наверняка не допустившего бы трагедию, если бы его не задержали у входа в Старый город. Он говорил о суде:
"Судьи просчитались. Они хотели раздавить нас, но не поняли силы живого еврейского народа — силы справедливости, подействовавшей по всему миру, потрясшей парламенты и министров на их местах".
Он выразил свою веру в британское правосудие. "Мы никогда не сомневались, — сказал он. — Мы намереваемся требовать пересмотра нашего процесса в Англии, которая нас не подведет".
Он произнес безупречную хвалу Сэмюэлу: "Там на Масличной горе восседает теперь еврейский правитель истины и правосудия. Он известен мне всеми своими великими качествами, всей доброй волей и способностями, и благородной целью, которой он служит. Он символизирует сущность прекрасных черт и английского, и еврейского народов. Мы доверимся ему; и мы ему поможем".
Тем не менее Жаботинский предупредил: "Он всегда должен будет прислушиваться к нашим позициям, к нашей справедливой и ясной критике. Английский народ, лучшие его представители, любят критику и знают, как она важна — и мы свой долг исполним. Мы не воздержимся от критики того, кто в ней нуждается. Мы не воздержимся от давления, требующегося для поправок, перемен и заживления".
Теперь наконец послышалась критика, которую все ждали, но она была довольно мягкой:
"Я знаю секрет оппозиции, с которой мы столкнулись в этой стране. Даже те, кто прибыл сюда другом, обернулись против нас. С нашей стороны не было давления, и события развивались путем наименьшего сопротивления. Нам следует пользоваться давлением — цивилизованным давлением, в отличие от непристойного — вежливо, с достоинством, против попыток ослабить наше положение".
Он подчеркнул свою веру в то, что мирная жизнь с арабами возможна, но призвал к постоянной готовности для защиты "против темных сил, плетущих в секрете свои планы"[797].
В день выступления Жаботинского с площадки в Иерусалиме ему публично воздал хвалу в Лондоне один из больших и верных друзей сионизма в Великобритании. Перед тысячами евреев и блестящими британскими политическими фигурами, собравшимися в Альбертовском зале отметить получение Великобританией мандата, Джозайя Уэджвуд сказал: