Вера Жаботинского в то, что готовятся перемены и что Нордау с его огромным престижем может способствовать их осуществлению, не убедила последнего. В любом случае Вейцман твердо возражал против включения Нордау. "Ни при каких обстоятельствах, — писал он, — я не могу теперь сотрудничать с Нордау в исполнительном совете"[831].
Докладные, написанные Жаботинским или по его совету, были скорее всего частью кампании для подавления попыток Керзона лишить мандат его сущности. Эта атака была отражена. Измененные положения были восстановлены, хоть и с некоторой коррекцией. Изменения во вступлении иллюстрирует следующее:
Июнь 1920
Признавая историческую связь еврейского народа с Палестиной и право, которое это дает на воссоздание Палестины как его национального очага…
Октябрь 1920
Признавая историческую связь еврейского народа с Палестиной… (воссоздание Палестины как его национального очага опущено)
Окончательный текст
Настоящим признается историческая связь еврейского народа с Палестиной и основания для воссоздания его национального очага в этой стране.
Восстановлено было ключевое "воссоздать". Жаботинский писал тогда: "Даже с точки зрения сугубо юридической эти положения в мандате дают нам основание защищать наше право от попыток в конечном счете интерпретировать его узко. Единственным серьезным недостатком является термин "национальный очаг". Его туманность признана повсеместно, и упорство, с которым это выражение было сохранено в этом тексте, выдает намеренное стремление оставить широкое поле для интерпретации на усмотрение мандатных властей.
Эта неточность делает особенно важным анализ состава исполнительных органов. Мне нет необходимости пояснять очевидное, что любой принцип конституции (особенно туманно сформулированный) может стать недействующим при своенравной администрации. Как любопытный пример венгерские министры обрели простое объяснение для прекращения иммиграции польских крестьян из Галиции: они объявили, что в Галиции болеет скот, и закрыли границу, предоставив польскому крестьянину доказывать, что он не скотина"[832].
Соответственно, увещевал Жаботинский, мандат должен обусловить Сионистской организации конкретное право на участие в решениях по "выбору подходящих кандидатов на главенствующие позиции в палестинской администрации".
Его точка зрения пользовалась значительной поддержкой Эдера, прошедшего через все перипетии с военной администрацией в Палестине: "Опыт с палестинской администрацией продемонстрировал истинную необходимость во включении предложений господина Жаботинского в мандат. Это жизненно необходимая предосторожность''[833].
И все же Вейцман, не выдвинувший это условие до предоставления мандата Великобритании (хотя оно было выдвинуто Еврейской общинной конференцией в Палестине в декабре 1918 г.), по-видимому вообще не поднял этот вопрос с англичанами после Сан-Ремо, хотя наверняка понимал его важность.
В осенние дни 1920, как раз когда Жаботинскому предоставили голос в верхнем эшелоне сионистского начинания, он был вынужден вплотную столкнуться с поражением, имевшим решающее значение для еврейского будущего в Палестине, — поражением, которое к тому времени уже нельзя было предотвратить. 4 декабря 1920 года британское и французское правительства пришли к соглашению об определении северной границы Палестины. В этот день Ллойд Джордж официально и окончательно отмежевался от сионизма. Это был завершающий шаг в серии уступок, начавшихся с греха британского согласия за год до этого на военную демаркационную линию, потребованную французами. Она проходила гораздо южнее, чем линия, первоначально требуемая англичанами и совпадающая с картой, приготовленной для мирной конференции сионистами, и даже южнее, чем более позднее компромиссное предложение англичан, разработанное Майнерцхагеном. По существу, она была близка к границе, определенной в соглашении Сайкса — Пико, на котором, несмотря на другие изменения, настаивали французы. Вакуум, образовавшийся тогда в результате британского вывода войск, привел к трагедии в Тель-Хае.
В то время полковник Гриббон из военного министерства заверил Вейцмана, что эта граница, будучи всего лишь военной, не несет за собой никаких постоянных политических прав для Франции. Практически же все переговоры впоследствии исходили именно из этой границы. Физическое владение территорией неизбежно давало Франции преимущество, которого лишились англичане.