"Я нападаю не только на этих двух господ, но и на всю сионистскую общину. В последние годы много неосторожных усилий было истрачено на громкие имена: в поисках "Их Сиятельств", а не "сиятельных сионистов". Явно имея в виду Сэмюэла, он продолжил: "Позвольте мне внести осторожную ноту, упомянув о том, что всем известно и что терзает наши сердца, как рана. Опасность скрыта даже в лучших из "новообращенцев", когда им выпадает ответственная и решающая для сионизма роль: случается что-нибудь, как, к примеру, беспорядки, — и их охватывает паника и они ищут дешевый выход". Он выступал два часа, и речь, прерываемая в иные моменты и освистыванием, сопровождалась повторными аплодисментами большинства. Знатоки его речей того периода, как, к примеру, Иосиф Шехтман, утверждают, что эта речь отнюдь не являлась одной из великих, потому что его немецкий не был таким же блестящим, как русский, итальянский или иврит. Может быть, частично компенсировало публику то, что на традиционной конференции, открывающей конгресс, он обратился к прессе на семи языках: русском, французском, немецком, итальянском, английском, иврите и идише; корреспондент "Джуиш кроникл" предсказал, что к концу конгресса он наверняка выучит и чешский. Его приветствовал шквал аплодисментов, и он включил также страстный призыв к единению под принятой программой. С той же страстью он высказал собственное кредо:
"Меня обвиняют, здесь и в других местах: ты, бывший революционером всего полгода назад, теперь защищаешь исполком. Должен сказать, что этой чести я не заслуживаю. Революция, как и милитаризм, принадлежит к тем из латинских терминов, которые мне непонятны. Во время войны, когда я считал, что надо сотрудничать с Британией, и мне твердили: стыд и позор, ты сотрудничаешь с авторитарным государством, то есть с Россией, я отвечал словами, когда-то произнесенными об Италии Мадзини: "Я тружусь для страны Израиля даже если мне приходится сотрудничать с дьяволом". Пусть же и мои друзья, и те, кто здесь меня высмеивает, не думают, что я хочу кого-нибудь обидеть, если скажу, что от тех, кто видит дьявола во мне и Найдиче, и Златопольском, я требую такого же сотрудничества"[922].
По воле судьбы эти слова несли особое личное значение для Жаботинского. В первую неделю того сентября он поставил свое имя под соглашением, известным в истории сионизма как соглашение Жаботинского — Славинского.
ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ
МАКСИМ Славинский был журналистом, работавшим вместе с Жаботинским в редакции газеты "Русские ведомости". Он считался либералом — в том смысле, который вкладывали в это слово в XIX веке, — был женат на еврейке и тесно связан с еврейской общиной. Он был на таком хорошем счету, что в 1907 г. еврейские избиратели Волхинского округа выдвинули в члены Думы его, а не за кандидатов-евреев.
Страстный украинский националист, Славинский присоединился к вооруженному движению за освобождение Украины от большевистского правления, установленного во время революции. Пользуясь финансовой поддержкой двух западных держав, украинские силы в 1919 году выбили русских из большей части Украины и установили правительство во главе с Семеном Петлюрой. Славинский представлял это правительство в Праге.
Красная армия тем временем успешно контратаковала и отогнала украинцев в Галицию (Польша). В годы сражений и правления украинские силы вписали устрашающую главу в еврейскую историю, превзойдя даже польские погромы. В меморандуме к Лиге Наций в конце 1920 г. возглавлявшие еврейские организаций Нахум Соколов, Люсьен Вульф и Израиль Зангвилл описывали:
"Катастрофа, равной которой нет в печальной истории восточноевропейских евреев в последние столетия. Озверелые орды, с единственным желанием убивать, бесчестить, жечь и крушить, полчищем надвинулись на еврейскую общину, разоряя их дома и преследуя и убивая их невинных мирных обитателей с жестокостью и яростью неописуемыми. Повсеместно женщины и мужчины, старики и дети, дряхлые, недомогающие и беспомощные, изуродованные, прошедшие пытки, поруганные, покрытые ожогами, похороненные заживо, десятки общин разрушены или захвачены, их очаги, их кладбища, их святые места разрушены или поруганы, каждый дом — руины или прибежище стенаний; тысячи истощенных беженцев, блуждающих в лесах и скрывающихся в пещерах, и — самое печальное — многотысячные осиротевшие дети, голодные, нагие и бездомные, их юные жизни, отравленные ужасом и бродяжничеством"[923].
923
Друзья, с которыми он советовался, были: Владимир Темкин, Израиль Тривус, Михаил Шварцман, Иона Маховер, Иегошуа Супрасский (Шехтман, том I, стр. 402).