Жаботинского очень радовал прием, оказанный делегации, которую он описывал как "пользующуюся популярностью и симпатией". В письме к Лихтгейму он описывает стратегию публичных митингов: "На митингах, где цель — сбор фондов, необходима "звезда", с выступлением после сбора, иначе публика выходит из зала. Только первостепенные "звезды" годятся на это. Мы теперь используем Паттерсона, и с большим успехом. Я призываю к пожертвованиям, потом начинается сбор, и никто не уходит, потому что все ждут речи Паттерсона".
Его способность заворожить англоязычную публику оказалась равной эффекту на русском. Еврейская пресса, и англоязычная, и идишистская, была покорена. Майор Вайсгал, в то время центральная фигура в американском сионизме, вспоминая тридцать лет спустя речи Жаботинского, описывает его как "оратора уровня Аристида Бриана"[976].
При работе над своей книгой в начале 50-х годов Шехтману еще удалось проинтервьюировать современников об эффекте речей Жаботинского. Характерное описание содержит письмо Абрама Тюлина, видной фигуры в американском сионизме, ставшего личным другом Жаботинского.
"Жаботинский был очень прост и искренен в своем подходе в равной степени к мужчинам и женщинам; но и в то же время вежлив. Соколов однажды охарактеризовал его мне как джентльмена par excellence сионистского движения. Мой собственный опыт подтвердил это описание. Он был самым рыцарским мужчиной из всех, с кем я знаком. Я считаю достоверным, что каждая женщина, работавшая его секретаршей, безнадежно влюблялась в него на расстоянии, которое он всегда соблюдал.
Они ничего не могли поделать — учитывая неизменную теплую любезность и вежливость Жаботинского, в сочетании с огромным личным обаянием и блеском". Тюлин пишет, что Жаботинский был "неутомим в работе по продвижению сионистской миссии, в которой его не останавливали неудачи и отсутствие поощрений", но и умел расслабляться: "Он любил музыку, красоту, очарование и веселье. Очень часто он вытаскивал меня из постели поздней ночью, вернувшись после какого-нибудь изнуряющего выступления, и уговаривал одеться и отправиться с ним в какой-нибудь высокого класса клуб; мы обычно сидели в углу за столиком над бутылкой легкого вина, до рассвета, наблюдали, как танцевала молодежь, и обсуждая философские темы одновременно"[977].
В приветственной редакторской колонке "Новая Палестина" вспоминала искаженное представление о Жаботинском, распространявшееся в США. Его имя использовалось "как лозунг для всего драчливого, агрессивного, дерзкого, с элементом военного перца. В прошлом году его представили как наглого узурпатора, поставившего условия, на которые доктор Вейцман был вынужден согласиться, сдавшись под напором неотступного Жаботинского. Господин Жаботинский виделся злым гением "Керен а-Иесод". Когда раскроется история визита господина Жаботинского в Америку, обнаружится (о чудо из чудес!), что это он сделал все возможное, чтобы добиться того, к чему стремится каждый сионист: мира, о котором столь многие говорят и который, как надеются многие, в скором времени наступит. Он был мягче мягкого.
Не пропустив ни малейшего дуновения в сторону мира, он тотчас же прослеживал его до самых истоков. Все его усилия напрасны. Но он продолжал попытки до последнего часа своего пребывания в этой стране. Так была разрушена легенда о головорезе и узурпаторе.
Он оставляет здесь множество друзей, знающих ему настоящую цену и ценящих его самоотдачу ради сионистского дела. Мы заражены энтузиазмом его духа.
Он отдался на службу сионизму безгранично. Его ценность для движения укреплена, и он освободился от лживой репутации, предварившей его в этой стране"[978].
Предстояла политическая работа. Одним из обстоятельств, отсрочивающих публикацию мандата, было отрицательное отношение американского правительства, чью поддержку Великобритания считала необходимой, — хотя Соединенные Штаты не вошли в Лигу Наций. Президент Хардинг другом сионизма не был, Государственный департамент занимал традиционно антисионистскую позицию[979], и в Вашингтоне многие разделяли мнение, будто сионистские мотивы были эгоистично имперскими и потенциально враждебными интересам Соединенных Штатов.
Англичан так беспокоила отсрочка, вызванная американцами, что Черчилль убедительно просил Вейцмана поехать в Вашингтон и добиться американского согласия. В обмен Черчилль даже заверил Вейцмана, что правительство "твердо убеждено, что есть нужда в симпатизирующих официальных лицах (в Палестине) и общественной безопасности". Он также советовал, чтобы Бальфур, пребывавший в США на переговорах о морском соглашении с Японией, выступил перед сионистской общественностью, — по всей видимости, чтобы вдохновить американских евреев оказать политическое давление на Вашингтон[980].
978
См. у Филиппа Д. Барама, "Государственный департамент на Ближнем Востоке", 1915–1945 (Philadelphia, 1978).