Для истории отечественной литературы, для истории нравов, для человекознания это был бы материал и документ неизмеримой ценности.
И в рассказе о том, как принимались, как отбирались, как печатались рукописи, с какой полнотой запечатлелось бы ускользающее в никуда время.
Представляю себе юбилейную ночь, в пустом кабинете главного редактора соберутся все, нет, не авторы, а именно публикации и заговорят…
«Ты как сюда попала?» — «А ты?»
Искалеченные цензурой, иссохшие в ожидании, до неузнаваемости улучшенные усердными редакторами (сам был усердным редактором, знаю!), сироты, явившиеся на свет после смерти родителя, бродяги, проныры, румяные наследники литературных генералов, потное потомство литературных прапорщиков…
— Эй ты, «Чехов с нами?»[1], ты откуда взялся? Небось Лакшин, Владимир Яковлевич…
— Лакшину-то меня как раз и не показывали!
— Обожди, ты с какого года? С 90-го? Значит, при Лакшине.
— Владимир Яковлевич еще в редколлегию входил, но уже «Иностранку» принял.
— Вот я и говорю, при нем.
— При нем-то при нем, только меня ему не показывали, иначе мы бы с тобой здесь не встретились.
— Ну, «Чехов с нами?», ты даешь! О Чехове и мимо Лакшина?! Давай, давай, все по порядку…
— Обожди, хоть познакомимся, сама-то ты из каких будешь? Худая какая-то…
— Да я — последняя публикация Юры Апенченко. Все расскажу, не заскучаешь! Но сначала — ты. Я первая спросила!
…Увы, я знаю, да и то не подноготную, только историю десятка своих публикаций в «Знамени», но, пожалуй, каждая из них занимательней, чем сам текст.
А кроме историй публикаций, вокруг каждого журнала еще и сонмище историй неопубликованных вещей, непубликаций!
Экая армада, уверен, поучительнейших сюжетов.
Вот и в истории моих отношений с замечательным журналом, быть может, самое интересное — это история непубликации моей вещи, случайно, через третьи руки попавшей в редакцию, не подозревавшую о существовании еще одного сочинителя.
А дальше, как в романе «Евгений Онегин»…
Сначала я получил великодушную отповедь, из которой узнал, что не всякий меня поймет так, как понял рецензент В. Новиков. Впрочем, сочинение было названо «талантливой неудачей». Спасибо, но я вам не писал. Вместе с возвращенной рукописью (за это действительно спасибо) получил еще и профессиональный совет сделать из этой «неудачи», типа того, или хороший роман, или три удачных рассказа. Да если б я умел хорошие романы писать или удачные рассказы… А в конце уже строго: «Третьего не дано». И подпись.
Дальше опять как в «Онегине». После публикации этой вещицы в соседнем журнале в «Знамени» меня полюбили…
Впрочем, не буду обольщаться, может быть, и не полюбили, чего ради, но влюбить в себя сумели, да еще как. Коллектив располагал для этого богатыми возможностями. А такому обаятельному, интеллигентному и настойчивому главному редактору, каковым был, по моему убеждению, Григорий Яковлевич Бакланов, это и вовсе не стоило трудов.
Едва ли Григорий Яковлевич помнит, а мне-то уж не забыть, как он просто заставил меня написать повесть для своего журнала. Главный редактор сумел вселить в едва начавшего печататься автора уверенность в том, что он, в отличие от господина Журдена, может не только говорить прозой, но и писать.
А потом была чрезвычайно для меня важная публикация рассказа «Куранты бьют», где был «опробован» на публике герой обширного (в моих пределах) сочинения, с которым я возился уже лет двадцать, увязая в сомнениях. Не будь этой публикации, сомнения, кто знает, тянулись бы и поныне…
И вот последний урок.
Герой рассказа, недавно опубликованного в журнале, подлинный мой преподаватель подлинного марксизма-ленинизма. Для оживления своих и без того незабываемых лекций Иван Васильевич любил бросить в аудиторию вопрос: «Партия нас учит к чему?».
Но блеснуть твердой выучкой и задать всего лишь самому себе вопрос: «Иван Васильевич учил нас к чему?» — мне в журнале не позволили, и написанное безграмотным пером было заменено правильной типографской краской: «Иван Васильевич учил нас чему?».
И потому ничего не остается делать, как задать себе юбилейный вопрос: «К чему меня учит журнал „Знамя“?»
Ответов набежало очень много. Предлагаю лишь три, представляющие, на мой взгляд, общественную ценность, и в надежде на похвалу за любовь к цифре «три», в «Знамени», помнится, за это хвалят.
Первое. Не отличай пораженье от победы, найдутся люди, умеющие это сделать получше тебя.