— Почему ты служишь? — часто спрашивали они его. — Неужели не видишь, что твой господь — в царском дворце, на фабриках богачей, в имениях сельских кулаков, в банках миллионеров?
А он, отец пяти сыновей и дочери, давший всем им образование, выведший их в люди, только вздыхал:
— А как бы иначе я мог учить вас? Нет. Служба в церкви — мое занятие, другого нет. Кто хочет — пусть верит в бога, кто не хочет — его воля, я же занимаюсь своим делом.
И он действительно занимался своим делом. В церкви провозглашал молитвы, а дома его сыновья пели «Интернационал». Лампада гасла от их бунтовщических голосов, когда они пели: «Вставай, проклятьем заклейменный…» Михаил в таких случаях выскакивал из дому и бродил по двору, пока не смолкали песни. У него не было сил вернуть детей в лоно церкви, не мог он переделать и себя. Так и шли они — он по своему пути, сыновья — по своему.
Но вот этой осенью разволновался город, весь край. Заколыхалась православная Болгария, вышло из берегов людское море и разлилось от Балканских гор до Дуная. Что оставалось делать ему? Куда примкнуть? Не хотелось вмешиваться. Но полицейские вертелись возле его дома, подстерегая сыновей. А те на день исчезали куда-то, а ночью приходили домой ненадолго и снова уходили. На несколько месяцев дом священника превратился в оружейную мастерскую и склад оружия. Парни приносили ружья, пистолеты, раздавали их селянам и приносили новые. Старались делать это тайком от отца, но тот видел все. И присматривался. Пора становиться на чью-то сторону. Раз сыновей преследуют, надо их защищать. И когда приблизился решающий день, отец сказал:
— Дайте эти пистолеты, я спрячу их так, что никто не найдет.
Христо и Иван, его сыновья, переглянулись и дали ему оружие. Священник взял пистолеты и укрыл их под рясой. Он впервые в жизни брал в руки оружие, да еще у повстанцев. И в жилах старика словно потекла молодая кровь. Ему казалось, что какой-то добрый голос с усмешкой говорил: «Ну вот, старче, и пришло время показать, что ты достоин своих сыновей. Кем будешь; спасителем или Иудой… предателем?»
Среди бела дня, между утренней и вечерней службами, Михаил отпер церковные двери, вошел внутрь и заперся. Вошел в алтарь. Никто никогда не дерзал нарушить там тишину. Куда же спрятать пистолеты, оружие? Осквернен божий дом, и не кем иным, как самим священником. На какое-то время он почувствовал угрызение совести, но оно быстро прошло: большое, отцовское чувство овладело им. Пистолеты оттягивали его руку. Он вспомнил турецкое иго, когда апостол[16] скрывался в церквах, когда церкви были не только убежищем для революционеров и складами оружия, но и крепостями восставшего народа. Он вспомнил церковь в Перуштице и многие другие. Подумав, начал искать место, куда не заглянет ни один глаз. Его взгляд упал на чашу для причастия. Ниша, где она стоит, удобна, но здесь псаломщик готовит вино для причастия, режет просфоры. Надо найти другое место. И священник направился к самому святому, самому сокровенному уголку — престолу. Вниз, под престол, никто не посмеет заглянуть. Прежде чем поднять плащаницу и положить под нее оружие, он взял один из пистолетов. Ему захотелось прицелиться. Все равно куда, чтобы увидеть, как будут целиться и стрелять его сыновья. Перед ними будут грабители, палачи, кровопийцы. А в кого мог бы целиться он? Наверху висело распятие. Пронзенный в грудь Христос умирал, опустив голову. Эта пролитая кровь всегда была знамением спасения человека. Но тщетно! Самопожертвование не помогло человечеству. Люди продолжают воевать. Революции, войны, восстания. Угнетенные ищут спасения. И вот эти пистолеты принесут им его. Михаил поднял пистолет и направил его на распятие. Обман был уничтожен. Священник подержал пистолет в руке и на какой-то миг почувствовал себя участником восстания, а ведь раньше он никогда не предполагал, что у него хватит решимости пойти на такое. Осмотревшись, он сунул оружие под престол. И снова почувствовал угрызение совести за совершенное кощунство, но неприятное чувство сразу же исчезло, как дымок от ладана.
Пистолеты пролежали под престолом до того самого вечера, когда к отцу подошел младший сын и кротко, как на причастии, сказал:
— Отец, дай их!
Священник отвел сына в церковь и дал ему пистолеты. А потом два сына Михаила убежали за границу. Он так и не увидел их. Услышал про них от людей. Оставили его, старика, расплачиваться за них. И вот теперь перед ним лежал самый тяжелый в его жизни путь — от церкви до полицейского участка.