— Бачао муджхи! Спасите ме…
Не договорив, он повалился ничком.
Раджу застыл на месте, не в силах дышать, шевельнуться и оторвать взгляд от жуткой картины: бездыханное тело, окровавленный нож, безголовые куры, которых качкой мотало по палубе. Потом вдруг ноги его подломились, и палуба полетела ему навстречу.
В последний миг его падение прервали чьи-то руки.
— Все хорошо, малыш, все хорошо. — Перекинув мальчика через плечо, Захарий отнес его в свою каморку.
Оправившись от шока, Раджу обо всем подробно рассказал Дики. Как ни странно, того история не впечатлила, и он буднично поведал, что видел много смертей, даже своих товарищей, еще пострашнее:
— Это что, мля! В моем первом бою сволочной пиндари[79] убил флейтиста, что шел рядом со мной. Разнес ему башку, ухо отлетело прям в меня.
За ночь ветер еще больше окреп, и к рассвету небо набрякло темными тучами. Эскадра рассыпала строй, теперь на горизонте виднелись паруса одного-двух кораблей. Временами, переваливаясь с боку на бок или взлетая на крутой волне, появлялся пароход, торивший путь сквозь неспокойные воды.
Все утро неумолчно стенал ветер, однако дождь так и не начался, а потому сипаи, как обычно, позавтракали на палубе и благополучно вернулись в трюм.
Захарий и Дафти стояли на квартердеке, когда на кормежку потянулись обозники. Заметив всполох молнии вдали, Захарий сказал, что гроза, похоже, вот-вот разразится и лучше, наверное, отправить людей вниз.
Как назло, этот добрый совет услыхал капитан Ми.
— Собака лает, ветер носит! — презрительно усмехнулся он. — Давно я не встречал этакой наглости: торгаш-янки учит английского капитана уму-разуму! Кто управляет кораблем, мистер Дафти, вы или этот голубок?
Стоявшие рядом субалтерны заржали, а побагровевший Захарий, извинившись перед капитаном, сошел на главную палубу.
В тот же миг грянула буря. Проливной дождь посеял панику среди обозников, и они толпой кинулись искать укрытие. Исхлестанные ветром и водяными струями люди, пихаясь, сгрудились перед трюмным люком, и тут с небес ударила молния, которая, угодив в грот-мачту, перерубила ее пополам. Шквалистый ветер тотчас унес верхнюю половину мачты вместе с вороньим гнездом[80], реями и всеми снастями. Реи грот-марселя, самые большие и тяжелые поперечины, еще пару секунд оставались на обрубке мачты, а затем с громоподобным треском рухнули на палубу, где толпились обозники. Рея, грохнувшаяся по правому борту, убила одного оружейника и сильно покалечила другого, а потом, перевалившись через фальшборт, исчезла из виду. Вторая рея нанесла еще больший урон: брус в десять ярдов длиной, запутавшийся в паутине снастей, летал туда-сюда, точно цеп, молотя обезумевших людей.
Захария сбили с ног, но он тотчас поднялся и, мгновенно сообразив, в чем беда, одним махом пересек палубу, вскарабкался, цепляясь за обрывки снастей, на пенек мачты и складным ножом, который всегда носил с собой, покромсал путаницу канатов, позволив ветру унести взбесившуюся рею.
Спрыгнув на палубу, он сразу подумал о Раджу, которого нашел распростертым у шпигатов правого борта, оглушенного, но живого и невредимого.
— Ты цел, малыш?
— Да, сэр.
— Умничка.
Вокруг царил кошмар: на палубе тела погибших и раненых, вой ветра, вопли мальчишек-музыкантов, людская давка у люка.
На квартердеке насквозь промокшие капитан Ми и субалтерны старались удержаться на ногах. При виде их Захарий вскипел и, сложив ладони рупором, крикнул:
— Так что там насчет собаки и ветра, сэр?
Капитан ожег его взглядом и отвернулся, притворившись, что не расслышал вопроса.
Через час-другой буря стихла, но пошлина ее, взысканная с «Лани» в минуты после удара молнии, была чрезвычайно высока: уйма раненых и пятеро погибших — два пушкаря, подручный аптекаря, туземный фельдшер и оружейник. На закате их тела были преданы морю.
Мальчишкам-музыкантам досталось изрядно. Дики попал в число немногих флейтистов, избежавших увечий, но вот прочие серьезно пострадали в давке перед люком. Один парнишка упал с трапа и сломал бедро, другого чуть не затоптали, в нескольких местах переломав ему ноги.
Злосчастье не пощадило даже ротного пандита — ошалевшая рея ударила его в грудь, размозжив ребра. Корабельный лазарет не вместил всех пострадавших, носилки с ранеными стояли в чуланах и проходах квартердека.
Сипаи, еще до бури укрывшиеся в трюме, остались невредимы, удар непогоды пришелся по обозникам и ласкарам. Однако все понимали, что стихия выставила бы счет куда больше, если б не сноровка и самообладание Захария. Благодарность ему была столь велика, что краешком задела и Раджу. Он вдруг оказался в центре внимания музыкантов, и от непривычности этого у него даже слегка кружилась голова. Превознося своего хозяина, Раджу пространно живописал его подвиги на борту «Ибиса».