Наиболее хлопотным делом был присмотр за лошадьми, которые, чувствуя себя приманкой для леопардов, пребывали в большом беспокойстве. Кесри оглаживал коня, когда заметил, как Ми и барышня уходят в лес. Они не возвращались так долго, что родители девушки встревожились и снарядили поисковую партию. Кесри видел, в какую сторону ушла пара, и, отделившись от группы, стал выкрикивать:
— Ми-саиб! Ми-саиб!
Вскоре эти двое отозвались и, раскрасневшиеся и встрепанные, явились перед Кесри. Сперва он подумал, что они, заблудившись, продирались сквозь чащу, оттого так и выглядят. Но затем подметил какое-то необычное сияние в глазах девушки, расстегнутый мундир лейтенанта и понял: между ними кое-что произошло. Сделав каменное лицо, Кесри шепотом уведомил командира о непорядке в его форме.
По дороге к месту пикника пара успела прийти в себя и смогла убедить компанию, что всего лишь заплутала в лесу. Остаток дня обошелся без происшествий, но Кесри чувствовал, что этим дело не кончится, и потому не удивился скорому известию об отъезде девушки с матерью в Калькутту.
В разговорах с Ми романтическая тема никогда не возникала, однако он понимал, что разлука стала для лейтенанта тяжелым ударом. Бичханадар, спальник, застилая его койку, под подушкой находил письма от девушки, а сам Кесри нередко видел, как Ми одиноко сидит за столом, безутешно уронив голову на руки.
Приказу о возвращении полка в Барракпор Кесри обрадовался, надеясь, что перемена обстановки благотворно скажется на его подопечном. Однако по прибытии на место они узнали, что генеральская дочь выходит замуж за богатого купца-англичанина.
В день свадьбы английская часть лагеря опустела, все офицеры отправились на церемонию венчания. В расположении остался только Ми — его, по слухам, даже не пригласили.
На другое утро Кесри потрогал подушку, которую бичханадар вынес просушиться на солнце, она была мокрая насквозь.
Военный городок в Барракпоре, довольно большой, располагал «особым лазаретом», в котором девиц, обслуживающих белый армейский состав, проверяли на предмет дурных болезней. Кесри знал, что раньше Ми иногда наведывался в бордель «Красный базар» с вывеской «Только для европейцев». Вечером, улучив момент, он обронил, что в заведении появилась новенькая очаровашка. Прежде лейтенант поблагодарил бы его за ценную информацию, но сейчас раскричался, обозвав каждой бочке затычкой.
Кесри прекрасно понимал: подопечный беснуется не только из-за потери милой, но еще и потому, что его унизили перед сослуживцами. Зная горячий нрав лейтенанта, он боялся неизбежного взрыва, и вскоре так оно и случилось. Однажды вечером из офицерского собрания прибежал стюард: Ми напился и устроил скандал — услыхав, как кто-то о нем злословит, вызвал обидчика на дуэль.
Кесри всей душой сочувствовал лейтенанту: одно дело, когда харамзада и сувар-ка-бакча говорится в шутку, и совсем другое, если ублюдком и сукиным сыном величают всерьез — только трус не вступится за свою честь. Что ж, чему быть, того не миновать, но это все лучше, чем в одиночестве лить слезы по недостижимой женщине.
Кесри сожалел лишь о том, что дуэль будет на пистолетах, ибо в сабельном поединке его подопечный одержал бы верх бесспорно. Не сказать что Ми стрелял скверно, но тут многое зависело от удачи, а он был взвинчен до предела.
Из клуба лейтенант, конечно, пришел вне себя от бешенства. Предвидя это, Кесри кое-что приготовил и подал ему стакан, велев выпить до дна, чтобы спалось хорошо и утром не дрожала рука.
— Что это? — спросил Ми.
— Шарбат с опием.
О дуэли не говорили, да и зачем? Ми осушил стакан, Кесри же взял завернутые в кусок бархата пистолеты, хорошенько их вычистил и смазал, а потом, как велел обычай, отнес в полковую церковь и положил к стопам божества, чтобы пурохит[49] освятил оружие. Утром он окунул мизинец в горшок с вермильоном и поставил тику на виске лейтенанта. Ми не возражал, только удостоверился, что красная точка скрыта волосами.
Когда прибыли секунданты и все отправились к месту дуэли, Кесри порадовался, что лейтенант абсолютно спокоен и даже весел. Теперь ужасно нервничал Кесри — он бы так не волновался, даже если б драться предстояло ему самому. Его изрядно потряхивало, когда он присоединился к толпе зрителей, державшихся на почтительном расстоянии.