Миссис Бернэм шумно вздохнула, и Захарий приготовился к резкой отповеди, но услышал прерывистый шепот:
— Да… однажды я была влюблена…
— Расскажи?
— Это случилось давным-давно, когда я была в возрасте этой дурехи Дженни. В отцовский полк прибыл лейтенант-англичанин, всего годом старше меня. Слегка шальной, как все молодые офицеры, темноволосый красавец. Я по уши влюбилась с первого взгляда, как может влюбиться только семнадцатилетняя девчонка. Твоя замухрышка мисс Мандевиль не изведала и десятой доли того чувства, что клокотало во мне.
— А что он?
— Мы оба были без ума друг от друга.
— Так почему ты не вышла за него?
— Это было невозможно. Мои родители никогда не дали бы согласия на столь негодную партию: отец его фулемский зеленщик, мать, по слухам, левантийская еврейка. Говорили, офицерский патент ему достался через шантаж: его мать была любовницей члена правления Ост-Индской компании, которого заставила использовать свои связи. Да он и не смог бы содержать семью. Даже в карты играл по маленькой — ни гроша за душой.
— И что с ним стало?
— Не знаю. Я ничего о нем не слышала с того дня, как шестнадцать лет назад нас разлучили. — Голос миссис Бернэм дрогнул, она помолчала, овладевая собой. — В ту зиму отцовский полк стоял в Ранчи, городке на холмах. Веселое было время — то и дело вечера, пикники, представления. Однажды на пикнике мы с моим возлюбленным ускользнули в лес, там были чудесные леса… Гуляли, немного заплутали, и я не возражала, когда он меня обнял и поцеловал. Я бы позволила ему и больше, мы оба просто сгорали от любви.
— Но он ничего не сделал?
— Нет. Мы услышали голос его денщика, искавшего нас, и поспешили обратно, родителям моим сказали, что заблудились. Но мать, видимо, что-то прочла в моем лице и дома поговорила с отцом. Во избежание скандала на другой день меня увезли в Калькутту, мать страшно боялась молвы и решила поскорее выдать меня замуж. В то время мистер Бернэм обхаживал моего отца, надеясь заполучить контракт на поставку провианта. Потом мне сказали, что он просит моей руки. Лучшей партии нельзя и желать, заявила мать.
— Интересно, как сложилась судьба лейтенанта.
— Я думаю, он по-прежнему в полку. Наверняка женился, и целый выводок детишек путается у него под ногами.
— Ты его вспоминаешь?
— Нет. Это слишком больно.
Захарий не видел ее лица, но догадался, что она сдерживает вновь подступившие слезы. Еще никогда миссис Бернэм так не открывалась перед ним, и он понял, что любовь, какую в ней пробудил тот лейтенант, неповторима и намного превосходит чувство, что она питает к нему, Захарию. Он-то считал ее не способной на безоглядную страсть, потому что ни разу не получил ее знака. В душе его всколыхнулась досада, раздувшая уголек ревности: да что же это за лейтенант такой, коли образ его запросто одолевает длиннющий тоннель времени, превращая в незнакомку ту, с кем сейчас он лежит в постели?
— Больше ни о чем не спрошу, если ответишь на один только вопрос. — Захарий смолк, затрудняясь облечь это в слова, но потом, запинаясь, произнес: — Скажи… тот лейтенант и я… мы с ним похожи?
Миссис Бернэм чуть улыбнулась.
— О нет, мой милый. Вы разные, насколько это возможно: кузнец и воин, Эрот и Марс.
Захарий сморщился; он не вполне понял, о ком шла речь в конце фразы, но почувствовал, что сравнение, похоже, не в его пользу. Казалось, за этим многословьем скрыто одно: она никогда не полюбит его или кого другого так, как любила утраченного лейтенанта, — тот навеки останется властелином ее сердца.
С помощью Вико и Розы Ширин еле-еле удалось убедить дочерей, что поездка в Китай не таит в себе большой опасности, но обернется всеобщей выгодой. Теперь ей предстояло выдержать бой с братьями, и она сделала тактический ход: прибегла к помощи Шерназ и Бехрозы, поставив им задачу в разговоре с дядюшками прощупать почву.
Но встреча не задалась. Дочери вернулись в слезах: дядья их разбранили за то, что пошли на поводу у Ширин. Поездка эта вызовет грандиозный скандал и погубит репутацию семьи, сказали они, обвинив племянниц в бездушии и бесстыдстве, а также наплевательском отношении к матери и родным.
Ширин выслушала дочерей, и в душе ее всколыхнулись доселе не изведанные чувства. Обычно гнев отнимал у нее все жизненные силы, но сейчас переродился в бешенство. После ухода дочерей она не могла усидеть на месте и, будто готовясь к сражению, переоделась в свежую чоли[51] и белое сари. Сбежав по лестнице, Ширин, невзирая на протесты счетоводов и секретарей, влетела в контору, встала руки в боки и в лоб спросила братьев: неужто они и впрямь считают, что властны воспрепятствовать ей в поездке на могилу мужа?