Рассказы Барбюса относятся к тем произведениям французской литературы двадцатых годов, которые подготавливали поворот к документальному искусству, столь ясно обозначившийся в наши дни.
Если романы Барбюса о первой мировой войне сразу же приобрели самое широкое признание, то «Правдивые повести» не получили в свое время должной оценки. Объясняется это причинами историческими. Наряду с «Успехом» (1930) Фейхтвангера, «Правдивые повести» относятся к первым антифашистским произведениям в мировой литературе. Книги эти создавались до захвата власти гитлеровцами в Германии, до страшных времен нацистской оккупации. Теперь «Правдивые повести» воспринимаются в новой исторической перспективе. Написанные до второй мировой войны, они читаются так, словно вышли из-под пера наших современников. Рассказы Барбюса как бы предвосхищают такие произведения, как вымышленный дневник коменданта Освенцима «Смерть — мое ремесло» Робера Мерля или документальную пьесу «Дознание» — Петера Вейса о палачах того же лагеря. Сегодня книга Барбюса воспринимается как строго обоснованное предвидение массовых преступлений фашизма в середине XX века. Можно сказать, что теперь, после всего того, что мы видели и пережили, «Правдивые повести» стали еще более современными, чем в пору их создания.
Тридцатые годы были в жизни Барбюса периодом великих свершений. Он находился у истоков международного движения борьбы за мир. По инициативе Барбюса, поддержанной Роменом Ролланом и Максимом Горьким, в 1932 году в Амстердаме состоялся Международный антивоенный конгресс. Барбюс — страстный и непреклонный защитник жертв фашизма, борец за освобождение Георгия Димитрова и Эрнста Тельмана. «В какие только части света, — писал Ромен Роллан, — не отправлялся этот высокий и худой странствующий рыцарь, согбенный под тяжестью своих доспехов, ведя по всему миру свой неустанный крестовый поход против социального угнетения, против империализма, фашизма и войны»[7].
Испытанный друг Союза ССР, Барбюс не раз приезжал в нашу страну: он был не только желанным гостем, но и деятельным участником социалистического строительства. Его перу принадлежат книги «Вот какой стала Грузия» (1929), «Россия» (1930), «Сталин» (1935). Последняя работа Барбюса — написанное им совместно с Альфредом Куреллой предисловие к французскому изданию «Писем к родным» Ленина.
Кипучая общественная деятельность, повседневная работа журналиста сочеталась с трудом художника. Закономерно, что автор «Огня» написал книгу об авторе «Жерминаля». «Золя» (1932) — увлекательное повествование о жизни большого писателя и мужественного человека, бросившего в лицо реакции свое гневное «Я обвиняю!». Выдвигая понятие «социального реализма», Барбюс приближался к эстетическим принципам реализма социалистического.
В начале тридцатых годов Барбюс написал великолепную новеллу «Чужие» — эпизод времен первой мировой войны, два киносценария, приступил к работе над грандиозным романом о судьбах человечества «Лики мира». Ему не дано было осуществить свой замысел…
В нашей критике справедливо выдвигается понятие революционной классики XX века. На рубеже двух столетий, когда в России, у Горького, складывался новый художественный метод, сходные процессы наблюдались и в литературах других стран. Мартин Андерсен Нексе создает классическое произведение о «поступательном движении» рабочего класса — «Пелле-завоеватель». Пройдет несколько лет, и в окопах Артуа загорится «Огонь» Барбюса. В одном ряду с угрюмыми пуалю Барбюса — развеселый солдат Швейк. Барбюс заклеймил войну позором, Гашек выставил ее на всеобщее осмеяние, убил смехом. Комедия завершила дело, начатое трагедией. Книги о войне, книги о революции: «10 дней, которые потрясли мир» Джона Рида, поэзия Маяковского и Бехера, Арагона и Неруды, романы Пуймановой и Ивашкевича, театр Брехта и Шона О’Кейси. Достойное место среди писателей, которые по праву именуются революционными классиками XX века, принадлежит Анри Барбюсу.
Ф. НАРКИРЬЕР
ОГОНЬ
Памяти товарищей, павших рядом со мной под Круи и на высоте 119
ПРЕДИСЛОВИЕ[8]
В этой книге, простой и беспощадно правдивой, рассказано о том, как люди разных наций, но одинаково разумные истребляют друг друга, разрушают вековые плоды своего каторжного и великолепного труда, превращая в кучи мусора храмы, дворцы, дома, уничтожая дотла города, деревни, виноградники, как они испортили сотни тысяч десятин земли, прекрасно возделанной их предками и ныне надолго засоренной осколками железа и отравленной гнилым мясом безвинно убитых людей.
Занимаясь этой безумной работой самоистребления и уничтожения культуры, они, люди, способные разумно рассуждать обо всем, что раздражает их кожу и нервы, волнует их сердца и умы, молятся богу, молятся искренне и, как описывает это один из героев книги, молятся «идиотски одинаково», после чего снова начинают дикую работу самоубийства, так же «идиотски одинаково». На страницах 437–438 читатель найдет эту картину богослужения немцев и французов, одинаково искренне верующих, что в кровавом и подлом деле войны «с нами бог».
И они же затем говорят: «Богу — наплевать на нас!» И они же, герои, великомученики, братоубийцы, спрашивают друг друга:
«— Но все-таки как же он смеет, этот бог, позволять всем людям одинаково думать, что он — с ними, а не с другими?»
Мысля трогательно, просто, как дети, — в общем же «идиотски одинаково», — эти люди, проливая кровь друг друга, говорят:
«— Если бы существовал бог, добрый и милосердный, — холода не было бы!»
Но, рассуждая так ясно, эти великие страстотерпцы снова идут убивать друг друга.
Зачем?
Почему?
Они и это знают, — они сами говорят о себе:
«— Ах, все мы не плохие люди, но — такие жалкие и несчастные. И при этом мы глупы, слишком глупы!»
И, сознавая это, они продолжают позорное, преступное дело разрушения.
Капрал Бертран знает больше других, он говорит языком мудреца.
«— Будущее! — воскликнул он вдруг тоном пророка. — Какими глазами станут смотреть на нас те, которые будут жить после нас и душа которых будет наконец приведена в равновесие прогрессом, неотвратимым, как рок? Какими глазами они посмотрят на эти убийства и на наши подвиги, о которых даже мы сами, совершающие их, не знаем, следует ли сравнивать их с делами героев Плутарха и Корнеля или же с подвигами апашей?.. И, однако, смотри! Есть же одно лицо, один образ, поднявшийся над войной, который вечно будет сверкать красотою и мужеством!
Опершись на палку, склонившись к нему, я слушал, впивая в себя эти слова, раздавшиеся в безмолвии ночи из этих почти всегда безмолвных уст. Ясным голосом он выкрикнул:
— Либкнехт!
И поднялся, не разжимая скрещенных рук. Его прекрасное лицо, хранившее серьезность выражения статуи, склонилось на грудь. Но вскоре он снова поднял голову и повторил:
— Будущее! Будущее! Дело будущего — загладить это настоящее, стереть его из памяти людей как нечто отвратительное и позорное. И, однако, это настоящее необходимо, необходимо! Позор военной славе, позор армиям, позор ремеслу солдата, превращающему людей поочередно то в безмозглые жертвы, то в подлых палачей! Да, позор! Это правда, но это — слишком правда; правда для вечности, но еще не для нас. Это будет правдой, когда ее начертают среди других истин, постичь которые мы сумеем лишь позже, когда очистится дух наш. Мы еще далеки от этого. Теперь, в данный момент, это правда почти заблуждение; это священное слово только богохульство!
8
Печатается по тексту: М. Горький. Собр. соч. в 30-ти томах, т. 24. М., 1953. В тексте М. Горького указание на страницы дано по книге: А. Барбюс. В огне. М., 1935, перевод И. Е. Спивака. Текст А. Барбюса цитируется М. Горьким в том же переводе. —