У меня похолодело внутри. Опоздали!
— Какие ещё джигиты? Ты чего несёшь?! — не понял Кеша.
— Всё нормалёк. Ты нам отстегнул три лимона. И чёрные два. Сами пришли. Говорят, сделаем в лучшем виде! Лимон тебе! Лимон нам. Экономия, усёк!
— У-у-у, суки, — застонал Кеша, прикрывая глаза рукой, — перекупили заказ! Перекупили!
— Какая, на хер, разница?! — удивились подсевшие.
— Щяс узнаешь!
Я поглядел на часы. Оставалось ещё двенадцать минут.
— Успеем! — сказал я Кеше. — Чего ты раскис?!
И тут рвануло.
Три башни в четырёх сотнях метров от нас обрушились сразу. Будто были слеплены не из железобетона, а из сухого навоза. Полыхнуло. И тут же повалил дым. Багряным заревом затянуло светлеющие небеса.
— Во козлы, — тихо удивились солнцевские, — им же сказано было: грузовик, на пустыре… а они в подъезды на-фигачили! Ну, шарахнуло!
— Чёрные кто, — спросил Кеша еле слышно, — чечены?
— Чечены, — подтвердили братки.
— Сколько их?
— С нами четверо говорили… ну, там ещё семеро или шестеро тёрлись… да на подхвате столько же.
— Всех! — приказал Кеша.
Это был именно приказ. Братки всё поняли сразу. Только переспросили, в какой срок.
— Три дня, — отрезал Кеша.
— Непросто будет, — сказал один, что постарше. — Мало.
— Три дня! — повторил Кеша. — Всех на хер!
— Ермолов нашёлся, — еле слышно съязвил я. Парни вылезли из лимузина. И тут же наморщили носы. Гарь пробивала насквозь. И кислый, рвотный запах
гексогена. Не успели. Я не знал, что делать. Всё уже было сделано. Без нас.
— Поехали!
Я ухватил Кешу за локоть. Он вырвался.
— Церез полчаса всё оцепят. Надо успеть… А там этот гад подъедет! Я его сам уложу… Твари! Охранка сучья! Ни хера не охраняют столицу! Борцы, твою мать, с международным терроризмом! Защитнички!
Мы успели проехать. Водителя с лимузином Кеша отпустил сразу. На двенадцатый этаж бежали бегом. Лифт не работал. Там, наверху, была одна из купленных специально для дела квартир. Ещё в двух других сидели Кешины люди. Четвертая рухнула вместе с соседней башней.
Дверь открылась сразу. Кто-то из «быков» стоял на стрёме. Он признал Кешу по стуку.
— Где?!
— На кухне!
— Болваны! А где воронка?!
Тяжёлый станковый пулемёт пришлось перетаскивать в комнату, с окошком аккурат над руинами. Кеша уселся за него. Сгорбился.
— Я сам…
Ни через час, ни через три никто не приехал. Не приехал ни на второй день, ни на третий… то ли в «центральной клинической лежал», то ли на лыжах катался в Альпах. Кеша позеленел и поседел.
К концу третьего дня солнцевские приволокли четыре мешка, высыпали Кеше под ноги семнадцать голов. Головы раскатились по паркету, глупо скалясь и стекленея вытаращенными глазами.
— Ну и чего, — не понял Кеша.
— Все тут, можешь пересчитать, — заволновались братки. — Как уговаривались, без булды. Больше нету…
— А на хера они мне здесь? — Кеша отвернулся. — В мусоропровод!
На четвёртый день мы снялись с позиций. Когда проходили через оцепление, я спросил у хмурого прокопченого и замерзшего паренька-мусорка, никогда не бывавшего в Вечном Городе:
— Сколько насчитали?
— Сто сорок семь, — ответил он. Потом подумал. — Реально, за двести будет.
— Президент приезжал?
— Какой, на хер, президент! У них там благотворительные балы и юморина с Жуванейцким, мы тут по телеку глядим между нарядами, ухохочешься, блин!
Я понял, что паренёк никогда не попадёт в итальянскую Расению под синим высоким небом. Он наверняка и не слыхал о ней.
Просто ухохочешься.
Вся Россияния ухахатывалась. За исключением тех, что были в рухнувших домах. И нас с Кешей.
Я ждал неделю. Ответных мер режима. Потом понял, ждать нечего. И плевать! Пусть подставляет щёку тот, у кого она лишняя. Я позвонил в Грозный. Знакомым ребятам. Пообещал ящик водки и подписать новую книгу. От водки они отказались. Надоело пить. Пригласили к себе в бригаду. Через три дня на четырёх «вертушках» мы выдвинулись в горы и сожгли два аула, где жили родственнички тех гадов, что подорвали дома в Москве. Я орал, матерился, требовал спалить ещё пару бандитских лежбищ, дотла, со всем отродьем… Ребята меня успокаивали. Говорили, хватит… Они были правы. Если и жечь кого из этого зверья, так тех, кто держал в своих волчьих лапах Грозный, Москву и всю Россиянию. Или нас самих…
Страна громил и шарлатанов. Самых отвратительных. И пророков, которых нет в отечестве родном. Зато есть чёрные человеки. Много, много чёрных человечков… А второе пришествие Христа мы проорали. Он уже приходил. После того, как комиссаров повывели да войну выиграли. Да восстановились. Это и было чудом Господним. Вот и явился Он, чтоб чудо своё закрепить и засвидетельствовать… начал что-то про царствие небесное, про Третий Рим, про коммунизм, про Хельсинское соглашение, где границы навсегда и навечно, про любовь. А народонаселение ему:
— Ты нам колбасу давай!
— И джинсы!
— И жвачку амэурыканскую!
— И не ходите дети в школу, пейте дети кока-колу! — тоже давай! Давай! И не хера зубы своим раем земным заговаривать! Не олухи царя небесного! Тоже поди «Голос Амэурыки» слушаем по ночам! Джинсы, гад, давай!
Не было у Христа джинсов и жвачки. Сам ходил в хитоне и жевал рыбу сушеную. Начал он чего-то плести про ближних, про «эллинов и иудеев». Тут его и те и другие камнями-то и забили. И ушли.
В очередь за колбасой.[42]
На третий день Христос, как полагается, воскрес. Посмотрел вокруг. И грустно ему сделалось. И хреново.
И повесился он на ржавой трубе.
Навсегда. И окончательно.
С тех пор всё пошло и поехало…
С самого детства Вовик Перепутин любил что-нибудь взять да и потопить. Бывало пригреет бездомного щеночка или брошенного котеночка. Выходит, выпоит молочком… а потом возьмет и утопит. И одноклассников-сверстников топил в прудах и речках, в шутку — подплывет бывало сзади невзначай, как насядет на спину, подомнет, потопит, и ждёт, покуда потопленный дергаться перестанет. А потом вытащит еле живого, отпустит к маме, вздохнёт… и подумает — лиха беда начало!
За это звали его Вова Топилец.
Позже приходилось топить сволочей сослуживцев и прочую шушеру. Мелко это было и не масштабно.
Хотелось великих свершений.
Став генеральным президентием диковинной страны Россиянии, Перепутин понял — пришло время потопов. Он не хотел жить по мещанскому принципу короля-солнца Людовика ХУ — «после меня хоть потоп». Почему это «после меня». При мне! И именно при мне! Но не спеша, и коли партнеры за! А то и захлебуться можно.
Он давно мечтал потопить все россиянские корабли и подводные лодки. И в целях экономии, чтоб олигархам больше денег доставалось, чтоб не разбазаривать их на, понимать, какую-то там оборону какого-то там народонаселения… и по натуре своей топильческой. Но всё не решался. Осторожный был. И потому, когда американцы взяли и потопили самую большую россиянскую подводную лодку со всем экипажем, Топилец сделал скорбное лицо… а сам возрадовался! ведь живет же Бавария без подводных субмарин, и хорошо живет! практические люди эти заокеанцы!
Особенно Перетопилец был рад тому, что сам заокеанский президент — настоящий президент, большой белый вождь из большого белого вигвама! — позвонил ему за полчаса, предупредил, мол, потопим, на благо миру, прогрессу и демократии. Очень это уважило Топильца Перепутина. Ну просто очень! Он даже не показывался на люди недели две после этого звонка — чтоб не сглазили.
Юноша-участковый перехватил меня у дверей — я выезжал в аэропорт, надо было лететь в Данию, в Роскильде, там опять нашли драккар викингов, точнее, то немногое, что от него осталось. Датские коллеги утверждали, естественно, что это корабль данов-норманнов. Но я по присланному из Копенгагена снимку видел ясно, что это переходной вариант от северорусской боевой ладьи к поморскому кочу. И они знали, что я был прав… но… но… иногда наукой движет политика. А я просто хотел пощупать своими руками эти полусгнившие обломки ладьи моих предков русое. А заодно и побродить по знаменитой усыпальнице роскильдского собора, где лежала супруга и мать российских императоров… впрочем, кому они сейчас были нужны в обновленной Россиянии! Здесь в авторитетах ходили совсем другие.
42
Хотя у каждого в холодильнике уже было по полтонны. Но по «Голосу Амэурыки» всё время говорили, что колбасы не хватает… «Голосу» верили больше, чем холодильнику и своим мозгам (которых на самом деле не хватало).