Внешне реформа несла на себе яркий отпечаток индивидуальных устремлений своих создателей — царя и патриарха. В этой связи С.А. Зеньковский, например, пытался задаться вопросом о том, что случилось бы — вернись Никон к «московскому обряду» перед лицом непримиримого противодействия большинства страны и по настояниям своего друга-противника Ивана Неронова{50}.
Однако удивительным образом, с самого начала своего возникновения, церковная реформа и отказ от старого устава сопровождались зримой трансформацией в незыблемых прежде традициях и нравах, в повседневном быте людей Московского государства. Перемена оказалась столь быстрой и глубокой, что никакая личная воля уже не могла повернуть ничего вспять.
Изменения остро чувствовались современниками. Известны тревожно укоризненные слова протопопа Аввакума, обращенные к родине: «Ох, бедная Русь, что-то тебе захотелось немецких поступков и обычаев!» Для этого беспокойства существовали некоторые явные основания. Кроме обрядов реформа затрагивала многие другие области, повсюду традиционно-русское заменяя привнесенным иноземным.
Новшества проявились и в одеянии русских священников и епископов. Заведенное на новогреческий образец, теперь оно выглядело незнакомым и чужим. Никита Добрынин писал в своем опровержении нововведений: «…Святителие Христовы меж собою одеждою разделились: ови от них носят латынские рясы и новопокройный клобук на колпашных камилавках, инии же, боясь суда Божия, старины держатся».
Соловецкие иноки в челобитной на имя царя говорят о том же: «Попы мирские, яко Никонова предания ревнители, нарицаемии никонинане, ходят по-римски без скуфей, оброслыми головами и волосы распускав по глазам, аки паны или опальные, тюремные сидельцы; а иные носят вместо скуфей колпаки черные и шапки кумыцкие и платье все нерусское же. А чернцы ходят в церковь Божию и по торгам без манатей, безобразно и бесчинно, аки иноземцы или кабацкие пропойцы…»
Но раньше и заметнее всего перемены коснулись среды высшей церковной иерархии и царского двора. Об архиереях, принявших нововведения, многих из которых Аввакум знал лично, он писал так: «Да нечему у вас и послушать доброму человеку: все говорите, как продавать, как покупать, как есть, как пить, как баб блудить… А иное мне того и молвить сором, что вы делаете…».{51}
Но это все свидетельства, хотя и искренние, но людей пристрастных, настроенных враждебно к своим противникам, многое от них претерпевших. Однако взаимосвязь отказа от «старой веры», перемен в обрядах и уставе с изменениями в нравах общества, в первую очередь в его высших слоях, очевидна. Французский исследователь эпохи церковного раскола, Пьер Паскаль, не без удивления отмечал быстрое нравственное перерождение Алексея Михайловича: «Казалось, что, отказавшись от старой веры, царь одним махом отбросил и строгость нравов и религиозное рвение».{52}
С каким-то ненасытным желанием царь Алексей окупался в мир новых удовольствий и эстетических вкусов. Ему, очевидно, наскучил тот постный образ жизни, который он вел раньше, подчиняясь традиции. Он как будто спешил воспользоваться теми возможностями, которые давало его высокое положение.
Интерес к иноземной культуре и обычаям был подогрет в молодом царе после участившихся контактов с иностранцами еще в то время, когда он считался вероятным кандидатом на польский престол. Алексей Михайлович пытался узнавать об образе жизни, принятом при зарубежных дворах. Послам, отправлявшимся с дипломатическими поручениями в европейские страны, поручалось внимательно следить за тамошними нравами, этикетом, светскими развлечениями и после подробно описывать их в отчетах[19].
Особенную склонность царь испытывал к театральным представлениям, почти совершенно незнакомым в Москве.
Иноземные режиссеры и актеры ставили всевозможные «камедии» для царского увеселения. В основном это были постановки на библейские сюжеты, но, по замечанию В.О. Ключевского, новомодные представления принципиально отличались от прежних, принятых и на Западе постановок, имевших нравоучительный характер{53}. Новые «камедии» имели целью развлечь и рассмешить зрителей, преследовали исключительно мирские задачи, а их содержание не имело ничего общего со старыми мистериями, вроде «Пещного действа» и проч. По словам Ключевского, это были «переводные с немецкого пьесы нового пошиба, поражавшие зрителя страшными сцепами казней, сражений, пушечной пальбой… смешившие… грубыми, часто непристойными выходками»{54}.
То, что еще недавно казалось мерзким и греховным, что указами самого царя Алексея преследовалось на московских улицах и площадях, в то же время было допущено в царские покои. Накануне поста в 1674 году Алексей Михайлович вместе с супругой и детьми, а также избранными боярами «угощался» спектаклем из жизни персидского царя Артаксеркса, «после чего немцы… играли на фиолях, органах и на страментах и танцовали».
Вольность в трактовке сюжетов и в обращении с персонажами священной истории, легко принятая при дворе русского царя, смущала даже некоторых иноземцев. В России в это время жило немало протестантов, кальвинистов и пуритан. По сообщению современника, иноземцы, бывавшие при царском дворе, говорили: «Есть, де, в наших странах такие игры, камидиями их зовут, только не во многих верах[20]. Иные, де, у нас боятся и слышати сего, что во образ Христов да мужика ко кресту будто пригвождать… и пузырь подделав с кровию под пазуху, будто в ребро прободать… Избави, де, Боже и слышати сего, что у вас в Руси затеяли, таково красно, что иноземцев всех… перехвастали».
Царь Алексей, правда, тоже сперва с опаской предавался новому образу жизни. О допустимости той или иной забавы набожный государь советовался со своим духовным отцом. Но царским духовником стал в это время другой человек, Андрей Савинович Постников, сменивший протопопа Стефана Вонифатьева.
Насколько новый образ жизни царя отличался от прежнего, такая же заметная разница была и между двумя священниками, призванными заботиться о спасении царской души. Она была просто поразительной.
Стефан Вонифатьев отличался строгим благочестием, Вместе с Аввакумом и Иваном Нсроновым он входил в круг боголюбцев, близких к царю в пору его юности, занятых заботой о возрождении и укреплении веры, исправлением нравов мирян и священников. После смерти патриарха Иосифа он отказался от чести принять на себя сан первоиерарха русской церкви, зато завел на свои средства богаделенный дом для странников и бездомных.
Отец Андрей Постников был человеком другого склада. Он отличался любовью к вкусной еде, красивой одежде, дорогой обстановке. Не скупился на средства, полученные из казны, украшать свои жилые палаты и принимать в них многочисленных веселых гостей. Так, в 1670 году, надень своего ангела, для праздничного пира Андрей Савинович получил из дворцовых запасов двух быков и десять баранов…
Нравы нового духовника были настолько далеки от традиционного благочестивого поведения, принятого в русской церкви, что сделали его врагом патриарха Иоакима, старавшегося не допускать умножившихся безобразий. Тот много раз уговаривал царя выбрать себе другого духовного отца, но Алексей Михайлович привязался к о. Андрею.
Взаимная неприязнь между духовником и патриархом все усиливалась. Андрей Савинович обладал вспыльчивым характером и воинственными наклонностями. Взбешенный придирками патриарха, он вбежал однажды к царю Алексею и будто бы кричал: «Оружием или какою отравою убий ты ми супостата моего патриарха…» Так и не уговорив своего духовного сына на расправу с Иоакимом, о. Андрей попросил дать ему солдат: «Аз же сам управлюся с патриархом, яко имам 500 воев»!{55}
Царский духовник охотно давал свое благословение на новомодные развлечения Алексея Михайловича, оправдывая их тем, что и византийские василевсы позволяли себе подобное. Мало того, отец Андрей сам принимал неизменное участие в увеселениях и пирушках, случавшихся при дворе. В октябре 1674 года затеяли пиршество накануне праздника Казанской иконы Божией Матери, что само по себе было грубым нарушением правил благочестия, не допускавших светских развлечений перед большими церковными событиями.
19
Например, посланник ко двору герцога тосканского Лихачев постарался в своем рассказе не забыть ни одной детали из виденного в театральном представлении: «Объявилися палаты, и быв палата вниз уйдет, и того было шесть перемен, да в тех же палатах объявилося море, колеблемо волнами, а в морс рыбы, а на рыбах люди ездят, а вверху палаты небо, а на облаках сидят люди… Да спущался с неба на облаке сед человек в корете, да против его в другой корете прекрасная девица, а аргамачки (рысаки) под корстами как есть живы, ногами подрягивают… А в иной перемене объявилося человек с 50 в латах и почали саблями и шпагами рубитися и из пищалей стреляти… И многие предивные молодцы и девицы выходят из занавеса в золоте и танцуют; и многие диковинки делали». — Цитируется по: Ключевский В.О. Курс русской истории. Т. 3. М., 1988. С. 255.
20
В Англии с победой пуританской революции и свержением Стюартов были запрещены театральные представления, закрыты и сожжены театры, в том числе знаменитый шекспировский «Глобус».