Главный вред крепостных порядков для страны, как страшны они ни были, состоял не в жестокостях, а также бесчисленности и бессмысленности потребованных от народа жертв, неоправданных никакими объективными, в том числе экономическими, причинами. Наибольшая опасность заключалась в неуклонном распространении дерусификации и дехристианизации, которыми зараженное высшее сословие заражало все общество, весь русский православный мир.
ГЛАВА 3
Преобразования начала восемнадцатого столетия, разрушив все традиционные основы русского общества, имели катастрофические последствия и для судьбы православной церкви. Вмешательство Петра Первого в корне изменило внутреннюю церковную организацию, принципы ее взаимоотношений с государственной властью, проникло в богослужебные тексты, отразилось на составе черного и белого духовенства, изменило социальное положение служителей. Перемены во всех областях носили столь значительный характер, что привели фактически к возникновению на месте прежней православной церкви совершенно новой структуры, получившей даже новое название, и ее полному разрыву со всей старой церковной традицией.
В первую очередь это выразилось в полной утрате всяких признаков самостоятельности и безоговорочном подчинении духовной иерархии светской императорской власти. Определенная зависимость церкви от государственной власти существовала в России издавна, особенно усилившись, как уже упоминалось, с XV века, со времени Флорентийской унии, когда после разрыва с Византией и выхода из-под юрисдикции впавшего в ересь константинопольского вселенского патриарха русские епископы, сохранив каноническую чистоту православного учения, объективно оказались вынуждены встать под опеку московских великих князей. Исследователи нередко указывают на это обстоятельство, как на доказательство «извечного» подчинения церкви государству, не видя особенной разницы в ее взаимоотношениях с правительством до и после реформ Петра. В данной точке зрения заключено серьезное заблуждение, вызванное недостаточным пониманием той трансформации, которой подверглась в результате реформ сама светская власть.
Московский великий князь, а потом и царь периода XV, XVI и XVII веков был в глазах своего народа и в собственном представлении прежде всего хранителем и защитником православия, гарантом его неприкосновенности от всевозможных внешних или внутренних покушений. В этой вероохранительной роли русский государь естественным образом выступал и как попечитель о нуждах и заботах самой церкви. Духовные иерархи не противились этой опеке, но наоборот — воспринимали ее как должное, и даже приветствовали ее, потому что она никогда не посягала на канонические основы вероучения, но предоставляла практическую помощь в решении насущных проблем.
Прежде церковь входила в союз с государственной властью, смыслом существования которой была борьба с грехом, а общественным идеалом — монастырь. Московский великий князь и царь своим образом жизни и привычками напоминал скорее не светского правителя, а настоятеля монашеской обители. Теперь, с возникновением нового государства, характер власти принципиально переменился. Дух христианской аскезы сменился погоней за роскошью и сластолюбием, удовлетворением мирских страстей.
Религия превратилась из основы и смысла жизни в технический инструмент, стала способом идеологического влияния на «массы». Свое возросшее могущество правительство обращало теперь не на защиту христианской веры, а на обеспечение собственных нужд, а также потребностей многочисленных временщиков и фаворитов, кормящихся у трона. И делало это за счет эксплуатации порабощенного народа. Прежде в союзе с государством церковь служила интересам православия, а теперь такой союз был направлен исключительно на обслуживание самого режима.
Еще преподобный Иосиф Волоцкий, предвидя возможные отступления монарха с пути благочестия, которые не раз случались в мировой христианской истории, предложил, в строгом соответствии с православными канонами и писаниями святых отцов, способ защиты церкви от возможных покушений на ее духовную независимость со стороны государства. Он учил, что подчинение правителю необходимо, но при условии его православности и только в том, что относится к компетенции светской власти. Преподобный писал в книге «Просветитель»: «Если же некий царь царствует над людьми, но над ним самим царствуют скверные страсти и грехи: сребролюбие и гнев, лукавство и неправда, гордость и ярость, злее же всего — неверие и хула, — такой царь не Божий слуга, но дьяволов, и не царь, но мучитель. Такого царя, за его лукавство, Господь наш Исус Христос называет не царем, а лисицей: “Пойдите, — говорит Он, — скажите этой лисице”. (Лк. 13: 32.). И пророк говорит: “Царь надменный погибнет, потому что пути его темпы”. (Ср.: Иез. 28: 17 — 19; Дан. 5: 20.,). И три отрока не только не покорились повелению царя Навуходоносора, но и назвали его врагом беззаконным, ненавистным отступником и царем злейшим на всей земле (Дан. 3:32.). И ты не слушай царя или князя, склоняющего тебя к нечестию или лукавству, даже если он будет мучить тебя или угрожать смертью. Этому учат нас пророки, апостолы и все мученики, убиенные нечестивыми царями, но не покорившиеся их повелению»{127}.
Когда светская власть в России в начале восемнадцатого столетия действительно продемонстрировала признаки отступничества от благочестия, и в ее поведении и облике проявились явные, с точки зрения канонического православия, черты «нечестия и лукавства», иерархи русской церкви не только не повторили подвига пророков, убитых нечестивыми царями, но ни единым словом или поступком не выразили несогласия с действиями правительства.
Причина этого заключается в том ослабленном состоянии, в каком церковь вступила в новый век, ее моральные и человеческие потери были очень велики. Реформа патриарха Никона и царя Алексея привела к исходу из «господствующей» церкви, как се стали называть, множества православных христиан, наиболее ревностно относившихся к вере и не принявших сомнительных нововведений. Оставшиеся в ограде «официального» православия, по общим наблюдениям современников и признаниям самих архиереев, представляли собой в большинстве случаев людей равнодушных, духовно пассивных. Причем и в этой среде в определенные моменты появлялось достаточное число тех, кто переходил «в раскол», хотя и по причинам, не всегда прямо связанным с религиозными вопросами.
Но определяющим фактором во всем дальнейшем фактическом порабощении церкви секуляризованным государством стала позиция духовных иерархов в ходе никоновских преобразований. Ее трагизм заключался не просто в готовности без критики и рассуждений принять новый обряд. В.О. Ключевский писал о настоящем характере действий епископата: «Русская иерархия XVII века предала полному осуждению русскую церковную старину»{128}. Введение в русский церковный устав греческих новин, соборное проклятие всей прежней церковной традиции, поставление ни во что национального духовного опыта, насчитывавшего почти семь столетий христанской жизни, умаление авторитета русских святых и духовных учителей лишили реформированную церковь всякой опоры в прошлом, обрубили все связи с ним[37].
Подчинившись власти в деле церковной реформы, иерархия отныне была вынуждена всюду и во всем следовать за этой властью, держаться за руку власти, уже не слишком разбирая, хороша она или дурна, православна или порочна и еретична. Кроме правительства и его карательного аппарата не было больше у «господствующей» церкви никакой опоры ни в уважении народа, ни в многовековой истории русского православия, от которой она отреклась.
37
Ранее приводились слова русских епископов на соборе 1666—1667 годов: «Глупы-де наши святые были, грамоты не умели, чего их слушать» и т.п.