«Заткнись! Заткнись! Заткнись!»
«Нет, ты дослушай! Вы думали, что спасаете бедняжку от сиротской жизни, а сами вели его к верной смерти!»
«Никто еще не умер!»
«А если он останется инвалидом? Или овощем? Если он никогда не выйдет из комы? Может, без вас он бы жил здоровым и счастливым до ста лет».
«Это несчастный случай, это где угодно могло случиться».
«Но цепочку событий, приведшую к этому дню, запустил именно ты. Ты разрушитель, никогда не замечал? Везде, где ты оказываешься, всё рушится. Ты разрушаешь свою жизнь, жизни других людей, отношения своих родителей, ты всем делаешь больно».
Я заныл в подушку.
Потом поднялся, зашел на свою половину комнаты, заглянул в тумбочку: оставался один косяк. Я представил, как вернутся родители и обнаружат меня не вполне адекватным, накуренным, и мне стало их жаль. Убрав косяк обратно, я со злостью подумал: «Это неправда. Я не всегда все порчу».
Вернувшись в гардеробную, я снова лег на кровать и решил уснуть так, без всего. Меня потряхивало: я боялся, что мне приснится кошмар про Ванину смерть, но больше такого кошмара я боялся хорошего сна, где Ваня будет жить, – я понимал, как мучительно будет потом вернуться в мрачную действительность.
Пока я боролся с жаркими наплывами паники, пришли родители. Я вскочил с кровати, путаясь в покрывале, но, поднявшись на ноги, понял, что не хочу выходить в коридор. У меня был страх новой информации.
Я лег обратно в кровать и лежал, пока в гардеробной не зажегся свет. Поморщившись от яркого удара по глазам, я поднял голову, разглядел через цветастые блики Славу.
– Я тебя потерял, – произнес он.
– Как Ваня? – Я сел.
– Стабильно.
– Стабильно в коме?
– К сожалению. – Слава прошел в комнату, опустился на кровать рядом со мной.
– И что теперь?
– Ждать, когда он придет в себя.
– Или «если».
Слава не ответил. Он сказал:
– Ложись спать. Уже поздно.
– Я не могу уснуть.
– Тебе нужно успокоиться.
Это было очевидно до смешного.
– Я не могу успокоиться.
Слава посмотрел на меня, протянул руку за моей спиной, обнял за плечи. Я прижался к его боку, и он поцеловал меня в макушку.
– Спой мне колыбельную, – попросил я. – Как в тот раз.
Его грудная клетка под моей щекой медленно поднялась и опустилась. Он тихо произнес:
– Я очень устал.
– Ладно. – Я приподнялся, отодвигаясь от него. – Извини.
Слава выдержал на моем лице долгий взгляд. Убрал руку с моих плеч и сказал:
– Пойдем в гостиную. Здесь мало места.
В гостиной он разложил диван, сказал мне: «Падай», и я по-настоящему упал на мягкие пружины. Как подстреленный. Слава очень похоже упал рядом со мной, и меня забавно подбросило вверх. Мы рассмеялись – впервые с того момента. На нас обоих была уличная одежда, в которой мы ходили на матч.
Слава положил мне под голову диванную подушку и, убрав волосы с моего лба, спросил:
– Ну? Какую ты хотел?
– Марины Цветаевой. – Я придвинулся поближе к нему и закрыл глаза.
Какое-то время было тихо, а потом я услышал его спокойный убаюкивающий голос над самым ухом:
Напевая, он успокаивающе гладил меня по волосам, и я чувствовал себя совсем маленьким, даже физически – будто бы уменьшенным в размерах.
Он сбился, как будто ему перестало хватать воздуха. Я открыл один глаз, проверяя, все ли в порядке. Сделав глубже вдох, Слава допел:
С закрытыми глазами я нашел его руку и сжал.
Пение стихло, но он продолжал гладить меня по волосам, погружая в приятную дремоту. Через минуту-другую я заметил, что его рука пропала, и зябко поежился.
Сквозь сон доносились аккуратные шаги вокруг, кто-то приблизился, и я ощутил на коже мягкую ткань с ворсинками – плед. Потом шаги отдалились. Я открыл глаза: Слава спал рядом, тоже укрытый.
Theory of Chances
Пробуждение ото сна ощущалось как удар тупым предметом по голове. Еще не успев разлепить глаза, я уже всё вспомнил: лежу на диване, Ваня в коме, жизнь – дерьмо.
Звуки и запахи вокруг сбивали с толку, окутывали уютом, пахло тостами и свежезаваренным чаем – пахло благополучием. Я сел на диване, сонно потянулся. Кухня, столовая, гостиная – все это было единым пространством в нашей маленькой квартире, разграниченным только цветом пола: на кухне – светлый ламинат, в столовой – темно-коричневый, а в гостиной – что-то промежуточное, как будто смешали два этих оттенка. С дивана я видел Славу – он разливал дымящийся чай по кружкам.