Ловчий. Обычай весьма неудобный и, на мой взгляд, противоречащий здравому смыслу.
Профессор. Поверьте мне, сэр, вы абсолютно и аморфологически заблуждаетесь; но сейчас я не имею возможности показать вам, где лежит ваша ошибка, ибо должен вас покинуть, так как хочу успеть на грандиозное музыкальное представление, звуки которого даже на таком расстоянии доносятся до ваших ушей.
Удильщик. Однако умоляю вас прежде оказать нам любезность и помочь в разрешении одного вопроса, над которым мы с другом уже изрядно поломали голову.
Профессор. Говорите же, сэр, и я охотно отвечу, насколько хватит моих скромных способностей.
Удильщик. Коротко говоря, мы хотели бы узнать причину, по которой самое средоточие сего видного здания пронизал неприглядный туннель столь уродливых очертаний, дурацких пропорций и бедного освещения.
Профессор. Знаком ли вам, сэр, немецкий язык?
Удильщик. К моему стыду, сэр, мне не знаком ни один язык, кроме моего собственного.
Профессор. Тогда, сэр, ответ мой таков: «Warum nicht? [142]»
Удильщик. Увы, сэр, я вас не понимаю.
Профессор. Очень жаль. А ведь в наше время все, что ни есть хорошего, приходит из Германии. Спросите наших людей науки, и они скажут вам, что любая немецкая книга по определению превосходит английскую. Да даже английская книга, совершенно ничтожная в своем родном одеянии, окажется значительным вкладом в Науку, когда ее переведут на немецкий.
Ловчий. Сэр, я поражен.
Профессор. Сейчас вы поразитесь ещё сильнее. Ни один ученый человек не станет изъясняться, ни даже кашлять, кроме как по-немецки. В свое время, конечно, достойного английского «Гм!» было достаточно как для того, чтобы прочистить горло, так и для того, чтобы привлечь к себе внимание публики, но нынче ни один человек науки, придающий маломальское значение своему доброму имени, не станет прокашливаться иным способом, чем вот так: «Эух! Аух! Ойх!»
Ловчий. Поразительно! Однако, чтобы не задерживать вас долее, — отчего мы видим над собой жуткую пробоину, словно учинённую каким-то безответственным школяром в балюстраде, примыкающей к Трапезной?
Профессор. Сэр, а вы знаете немецкий?
Ловчий. Поверьте мне, нет.
Профессор. Тогда, сэр, я отвечу вам лишь так: «Wie befinden Sie sich? [143]»
Ловчий. Не сомневаюсь, сэр, вы совершенно правы.
Удильщик. Но, сэр, я хотел бы с вашего разрешения спросить у вас еще кое-что, а именно: что это за непристойный ящик, который заслоняет наш прекрасный небосвод? Во имя чего в чудесном старом Городке и притом на столь видном месте соорудили люди такую отвратительную штуковину?
Профессор. С ума вы сошли, сэр? Ведь это — самое что ни на есть климактерическое и венечное здание, последний вздох нашей архитектуры! Во всем Оксфорде нет ничего похожего.
Удильщик. Слушать вас — такая радость!
Профессор. И поверьте мне, на взгляд серьезного ума категориальное развитие Абстрактного, если подходить к нему мировоззренчески, должно непреложно раскрывать себя в параллелепипетизации Конкретного. На сим прощайте.
Профессор уходит.
Удильщик. Вот ученый человек; и хотя в его рассуждениях много непонятного, но и много ж умного.
Ловчий. Только шумного, на мой взгляд, только шумного. Но не пора ли мне прочесть вслух какую-нибудь из этих баллад? Тут есть одна — называется «Странствующий член парламента»; судя по всему, это грустная песенка, и потому сама напрашивается в уши тем, чьи глаза вынуждены сносить столь гнетущее зрелище.
Удильщик. Читай, достойный ученик, а я тем временем насажу наживку на крючки.
Ловчий читает.
СТРАНСТВУЮЩИЙ ЧЛЕН ПАРЛАМЕНТА [144]
Удильщик, Ловчий.
Удильщик. Изумительная баллада! Но взгляни же — вон идет еще один служитель Колледжа. Не могу разгадать род его занятий, ибо такое платье видеть мне внове.
Ловчий. Как мне кажется, в его одеянии присутствуют элементы наряда жокея, судьи и североамериканского индейца.
Входит Сумасшедший.
Удильщик. Сэр, могу я спросить вас о вашем имени?
Сумасшедший. С превеликим удовольствием отвечу. Джиби, к вашим услугам.
Удильщик. А по какой причине (прошу прощения за любопытство, но я, как вы могли заметить, нездешний) носите вы столь вызывающий и вместе с тем столь дурно подобранный наряд?
Сумасшедший. Что ж, сэр, я вам отвечу. Читаете ли вы «Морнинг Пост»?
Удильщик. К сожалению, сэр, нет, не читаю.
Сумасшедший. Мне вас искренне жаль. Ибо, видите ли, не читать «Пост» и не быть в курсе новейшей и наиболее поощряемой моды — это одно и то же. И тем не менее, одеяние, что сейчас на мне, не есть новомодное. Такой фасон никогда не был и никогда не будет в моде.
144
Имеется в виду Уильям (Вилли) Гладстон, будущий премьер-министр, который потерпел поражения на выборах в парламент от Оксфорда в 1865 году, но в том же году был избран от Южного Ланкашира, а спустя три года — от Гринвича, отчего и назван «странствующим» (подробнее об этом см. примечания к памфлету «Динамика партийной горячки»). Гринвич, как и Оксфорд, — древние городки, исторически сохраняющие самоуправление, а потому имеющие право избирать от себя представителей в парламент.
145
Имеются в виду Роберт Лоу, первый лорд Шербрук, (1811—1892) и Эктон Сми Айртон (1816—1886), соратники Гладстона в его правительстве 1868—1874 годов. Лоу, отмеченный по окончании Оксфорда (Университетский колледж) первым классом по классическим языкам и вторым классом по математике и сделавшийся «центральной, но ныне часто забываемой политической фигурой второй половины XIX века», принял от Гладстона пост канцлера казначейства (министра финансов), а с 1873 году вплоть до отставки правительства занимал пост министра внутренних дел. Айртон — вначале (1868—1869) парламентский секретарь казначейства (пост, предоставляемый главному организатору парламентской фракции правящей партии, в данном случае — лейбористской), затем (1869—1873) первый уполномоченный по трудовым советам.
146
Имеются в виду Джордж Оджер (1813—1877) и Эдмунд Билс (1803—1881), деятели британского профсоюзного движения. Кстати, Оджер по профессии был башмачником.