— Мы с Владимиром Сергеевичем, — возразил, вставая, Северьянов, — еще не завтракали.
— Нет, нет! Я могу сейчас же приступить к делу, — возразил, краснея, Сергеев и, хотя сегодня он ничего не брал в рот, добавил: — Я кое-что перекусил.
— Вы нас очень, очень обяжете! — с расстановкой и многозначительно сказала Хлебникова. — До лекции нам с вами о многом надо поговорить. — И прибавила с женской язвительной жестокостью: — Наши ученые, оказывается, куда выносливей некоторых наших фронтовиков.
Гаврилов гакнул и гнусаво что-то проговорил, хлопнув себя ладонью по колену.
Северьянова передернуло, но присутствие Сергеева заставило сдержаться, и он, взглянув на единственное в кабинете заведующего окно, выговорил с холодной вежливостью:
— Гораздо разумнее, Зинаида Григорьевна, видеть в человеке хорошее, чем плохое.
Сергеев сочувственно кивнул Северьянову и сдержанно возразил Хлебниковой:
— Ваше сопоставление явно не в мою пользу.
Хлебникова, по-деловому и слегка кокетничая, снова обратилась к Сергееву:
— Владимир Сергеевич, так я вас все-таки сейчас же познакомлю с программой наших курсов, — и быстро встала.
Сергеев молча поднялся и прошел следом за ней в соседнюю комнату. Северьянов проводил их взглядом. «Умная, а дура, — промелькнуло у него в голове, — нацепила на себя золотые побрякушки — наглядные пособия для травли большевиков».
Барсов, подрагивая ресницами усталых глаз, осторожно выговорил:
— Ты, товарищ Северьянов, делаешь свой доклад завтра. На Хлебникову не сердись!
Северьянов пожал плечами. Овсов крякнул, хитро улыбаясь.
— Товарищ Барсов, — спросил он, не гася улыбки, — правда ли, что в Кузьмичах Хлебникову бабы прогнали с собрания?
— Правда, — с серьезной добросовестностью ответил Барсов. Он не любил Хлебникову.
«Странная!» — опять подумал о Хлебниковой Северьянов, выходя из кабинета Барсова. Он знал историю, о которой напомнил своим вопросом Овсов. Это было весной на одном женском собрании в селе Кузьмичи. В самый разгар речи Хлебникову перебила одна бойкая женщина, указывая на ее браслеты: «Какую ты барыню раздела, шлюха? Признавайся!» Хлебникова попыталась объяснить, что никакой барыни она не раздела, а что на руке у нее браслет ее матери. «А!.. — закричали тогда в один голос почти все женщины. — Значит, ты сама барыня! Вон из хаты, мокрохвостка, чтоб твоего духу не было в нашем селе!» После этого случая Хлебникову вызывали в уком. Она наотрез отказалась снять золотые украшения, назвав членов укома антимарксистами, и обвинила их в потакательстве эсерам в их демагогической проповеди уравниловки. Но на крестьянские и рабочие собрания ее больше уже не посылали. А надо сказать правду: оратором по тем временам Хлебникова была замечательным, говорила бойко.
Все это сейчас проскочило в голове Северьянова, пока он выходил из здания уоно[4]. На улице Северьянов забыл о Хлебниковой и ее причудах. Его потянуло в поля, к перелескам, на бежавшую змейкой вдали по косогору дорогу. В бездумном созерцании родных просторов Северьянов прошел больше половины улицы и вдруг услышал оклик:
— Степан Дементьевич, садись, подвезу!
На простой крестьянской телеге, которую тащила буланая лошадка, догонял Северьянова Барсуков, тоже учитель-экстерн из бывших солдат-фронтовиков. Уставив свои косящие глаза с дикими нависшими бровями в лицо Северьянову, Барсуков приветливо улыбался. На вид ему было лет двадцать пять.
— Садись! До общежития подвезу.
— Я люблю пешком ходить, — улыбнулся Северьянов, — обхоженные места лучше запоминаются. А ты что же, удираешь с курсов? Сегодня будет читать лекции прибывший из Москвы доцент Сергеев.
— Да?! Тогда прощай, браток! — крикнул Барсуков вознице, молодому краснощекому парню, и живо спрыгнул с телеги. — Побегу в общежитие, а потом в столовую.
— Ну а я тоже в столовую.
Северьянов, кивнув товарищу, прислушался к стуку колес удаляющейся телеги. Шагая дальше по улице, любовно всматривался в яровое поле, перерезанное наискосок пыльной дорогой-змейкой. Ему вдруг представилось: пойди он сейчас по этой дороге, и она приведет его обязательно в тот неведомый еще ему край, где сбудутся самые заветные его мечты. За это чувство манящей надежды кто, русский, не любил и не любит свои пыльные дороги, бегущие без конца и края в разные стороны необъятных родных просторов!
Минут через десять Северьянов услышал за собой быстрые шаги и обернулся. Придерживая пенсне, по плиточному тротуару легко шагал Гедеонов, теперь учитель шестиклассной городской школы. Северьянов остановился. Гедеонов, еле переводя дух, почти подбежал к нему.